находившемся недалеко от собора. Так что они смогли наспех обговорить цель своего приезда.
— Действительно, двое польских исследователей, работавших в библиотеке Ватикана, вернулись на прошлой неделе, — подтвердил Кармиц. — Люди эти вне подозрений. Один из них — духовное лицо, отец Яровский, другой — мирянин, профессор Лодст. Невозможно представить, что один из этих именитых ученых мог заниматься фальсификацией.
— Я хочу их видеть, — упрямо буркнул Сальва.
Затем он ушел спать, оставив обоих иезуитов строить догадки.
На следующий день в десять часов они встретились в Центре Средневековья, чудесном здании XVIII века, выплывавшем из тумана подобно огромному кораблю. Отец Яровский и профессор Лодст ожидали их в небольшом, пропахшем воском зале, который когда-то, должно быть, служил ризницей. При виде Сальва и Мореше они учтиво встали. Первый был толстый, краснощекий, жизнерадостный, тогда как у второго рост был около двух метров при пугающей худобе. Контраст между обоими персонажами был таким карикатурным, что наши друзья с трудом удержались от смеха.
— Господа, — произнес, усаживаясь, Сальва, — мы прибыли сюда ради одной небольшой мистификации, которую, я не сомневаюсь, вы поможете раскрыть. Речь идет о манускрипте.
— Можете не сомневаться, — заверил отец Яровский. — О каком манускрипте речь?
— «Жизнеописание Сильвестра».
— Какого Сильвестра? — спросил профессор Лодст. — Папа тысячного года? Жербер?
— Басофон, — уронил Мореше. Профессор Лодст расхохотался:
— Эта идиотская легенда? Вы же знаете, что никому не удалось найти этот манускрипт. Его не существует.
— А вы как думаете, отец Яровский? Служитель культа, показалось, смутился:
— В Риме прошел слух, якобы что-то такое обнаружили…
— У каждого слуха есть имя. Кто его пустил?
— Господи, я и не придал значения…
— Не был ли это Юрий Косюшко, секретарь посла?
— В самом деле… — взволнованно залепетал отец. — Но это мелкий чиновник, коммунист, вы понимаете… Я не очень интересовался этими бреднями…
— О чем говорилось в этих бреднях?
— Разный вздор. Будто в найденном манускрипте содержалось нечто, могущее потрясти основы папства!
— А еще?
— Будто он доказывал, что святой Петр никогда не был в Риме… Глупости, одним словом.
Адриен Сальва встал.
— Господа, почему вы скрываете от нас, что недавно видели профессора Стэндапа?
Оба мужчины притворно удивились — а может быть, и не притворились.
— Но мы ничего не скрываем от вас. Да и чем может заинтересовать вас наша встреча с профессором Стэндапом?
— Мы встретились с ним в Ватикане. Потом он уехал из Рима. Он приехал сюда, в Краков. А здесь вы виделись с ним?
— Полагаю, профессор действительно находится в Кракове, — сказал отец Яровский. — Мне даже кажется, что я заметил его на улице позавчера вечером, но поклясться не могу.
— Ни один из вас не разговаривал с ним после возвращения?
Сальва и Мореше заверили, что в последний раз виделись со Стэндапом в библиотеке Ватикана.
— Сказал ли он вам, что мы обнаружили «Жизнеописание» и что он переводил его нам?
— Нет. Но зато он поинтересовался техническими возможностями наших лабораторий в Кракове, и мы порекомендовали ему обратиться к доктору Грошечу, нашему специалисту по палеографии.
— Это уже кое-что, — оживился Сальва. — Благодарю вас за столь ценную информацию. Где можно найти этого доктора Грошеча?
Они увиделись с доктором спустя несколько часов в его собственном доме. Это был скупой на слова мужчина, сутулый, с маленькими очками на бледном, плохо выбритом лице. Похоже, у него имелся только один поношенный костюм, служивший ему уже много лет, если судить по пожелтевшей рубашке с засаленным воротничком.
— Входите, господа, прошу вас, входите. Слабый голос доктора регулярно прерывался сухим кашлем, сотрясавшим его так, что на бледных щеках проступали красные пятна. Сальва и Мореше прошли темным коридором в слабо освещенный кабинет, заставленный книгами, большая часть которых лежала в пачках прямо на полу; другие были десятками сложены на стульях и столах, составлявших единственную меблировку этой странной библиотеки без стеллажей.
— Ах, господин профессор, и вы, отец Мореше, кха-кха, невозможно высказать мое удовлетворение, кха-кха, но, пожалуйста, не сочтите за труд убрать книги с этих стульев и сесть.
— Доктор Грошеч, — начал Сальва, — не виделись ли вы недавно с нашим другом и коллегой профессором Стэндапом?
— С англичанином? Разумеется. Он желал, кха-кха, связаться с одним из моих друзей, художником… Не знаю уж зачем…
— Не уточните ли вы фамилию этого художника?
— Януш Кашанский. Несравненный специалист в палеографии, кха-кха. Я долгое время работал с ним. В последний раз мы вместе изучали искусство прирейнских миниатюр, кха-кха, манускриптов В 146 и F 307 из нашего университета. Назвав Кашанского художником, кха-кха, я имел в виду его познания в средневековой каллиграфии. Он набил на ней руку.
— Он уже переписывал манускрипты каролингом?
— Да, некоторые. Знаете ли, кха-кха, здесь, с этим политическим режимом, вечно не хватает денег. Кашанский зарабатывает на жизнь своими копиями. Он продает их немецким клиентам. Его можно понять…
— А как по-вашему, рискнул бы он кое-что изменить в «Святом житии», скопированном им каролингом?
На доктора Грошеча напал приступ кашля, вскоре оказавшегося не чем иным, как сумасшедшим смехом.
— Януш — приличный плут, безобидный умелец. Кха-кха, как бы вам сказать?.. Клиенты, немецкие антиквары, обращают внимание на состояние манускрипта и совершенно не способны разобраться в тексте. Все это — богатые буржуи, промышленники, кха-кха, денежные свиньи, как мы говорим.
— Профессор Стэндап виделся с Кашанским по делу?
— Этого я не знаю… Кстати, видите ту папку на буфете? Кха-кха. Это «История Карла Великого» из аббатства Грюнау. Я унес его к себе из боязни, что наши правители могут продать его. Им все дозволено, знаете ли. Так что, кха-кха, в этом безумном мире и не поймешь, где правда, а где ложь.
Януш Кашанский жил на другом берегу Вислы в облупленном здании постройки 50-х годов. Здесь ютились дети, женщины и старики, а мужчины проводили нерабочее время в кабачках. Квартира палеографа находилась на седьмом — последнем — этаже, куда вела ненадежная бетонная лестница, стены пролетов были разукрашены непристойными надписями и рисунками.
Сальва вначале деликатно постучал в дверь, но после нескольких минут ожидания забарабанил по ней кулаком. Открыл им еще молодой мужчина, не совсем трезвый. Его красивое лицо светилось приветливой улыбкой. На нем были шорты и майка с эмблемой университета Арканзаса.
— Входите, люди добрые! Старина Грошеч предупредил меня по телефону о вашем визите. Как видите, я, подобно многим здесь, говорю по-французски.
Они прошли в комнату, бывшую, по всей видимости, мастерской копииста. На столе можно было разглядеть образцы старинных почерков, несколько книг, там же лежал готический манускрипт, находящийся в работе.
— Итак, — без предисловия сказал Сальва, — вот человек, написавший третью часть «Жизнеописания Сильвестра», которое хранится в Ватикане в папке под номером В 83276 в компании с «Небесной лестницей» Жана Гоби…
