восклицаний, показывая тем самым, насколько неприличным было требование посетителей.
В этот момент появился священник в сутане и, привлеченный шумом, направился к ним. Он говорил по-французски и с явным удовольствием демонстрировал свои лингвистические познания. Он объяснил, что епископ — лицо настолько значительное, что никто не может увидеться с ним, не получив за два месяца разрешения на аудиенцию.
— Ну что ж, — произнес Сальва, — придется прибегнуть к помощи полиции и так или иначе добиться свидания.
— Вы бы хоть подумали! — возмутился аббат. — Кстати, монсеньор в отъезде. А что касается полиции…
— Не знаю, кто вы, — разгневался Сальва, — но будьте любезны поставить в известность кого следует, что мы действуем от имени папы и нас ничто не остановит.
И, достав из внутреннего кармана пиджака бумагу с гербом Ватикана, он сунул ее под нос пораженному священнослужителю.
Тут откуда ни возьмись, появились другие духовные лица. Каждый старался поближе протиснуться к Сальва и Мореше, словно к очень важным персонам. В действительности же, признав в них иностранцев, они просто-напросто сгорали от любопытства, щебеча при этом, как стайка воробьев.
— Послушайте, — сказал Сальва, — если вы понимаете французский или английский, я требую провести нас к магистру Ольбришскому или к его секретарю.
Выдвинулся очень пожилой капуцин.
— Его преосвященство в Ченстохове. Паломничество, знаете ли… Но не исключено, что я могу дать нужные вам сведения. Прошу вас, следуйте за мною.
Они прошли за ним в небольшую сумрачную комнату, пахнувшую нафталином, плесенью и кошачьей мочой. Капуцин был круглолиц, с плавными жестами каноника.
— Вас не затруднит говорить погромче? Я немного туговат на ухо, поэтому братья прозвали меня Петрус — ведь камень тоже ничего не слышит, не правда ли?
Сальва, похоже, не обратил внимания на сдержанную веселость священнослужителя.
— Отец мой, — начал он, — речь идет о деле, требующем соблюдения тайны.
— Вы собираетесь говорить со мной о манускрипте, который наш Кашанский уступил его святейшеству, когда тот был еще нашим архиепископом? Кашанский только что звонил мне, и я вас ожидал. Знаете ли, здесь, в Кракове, новости быстро расходятся.
Он беззвучно засмеялся, отчего красные щеки его раздулись, а хитрые глазки утонули в щелочках. Этот плут явно забавлялся, что вконец испортило настроение Сальва.
— Раз уж вы, как кажется, хорошо знакомы с Кашанским, вам не трудно будет объяснить нам, каким образом этот документ попал в Рим?
— О, разумеется… В багаже кардинала, когда после кончины Иоанна Павла I он уехал в Рим на конклав[12]. Магистр Ольбришский полагал, что манускрипт заслуживал того, чтобы занять свое место в библиотеке Ватикана. Это что-то вроде подарка польской церкви Вечному городу.
— А вы разве не знали, что последняя часть манускрипта является фальшивкой? Я хочу сказать: не просто копией, но именно фальшивкой!
Старик встревожился:
— О какой фальшивке вы говорите?
Сальва с помощью Мореше растолковал роль Кашанского в обработке манускрипта, чем сильно удивил капуцина: тот не был специалистом по Средневековью, поэтому имена Басофона и Гамалдона не пробудили в нем ни малейшего интереса.
— Правду говорят, что мир — это сплошная ложь, — степенно проговорил он. — Истина только в Боге. Однако как не впадать в заблуждение на пути к ней? Слепота наша обманывает нас, иллюзии притягивают к земле; как можем мы достичь Царства Небесного? Все мы обречены на невежество и неведение…
— Отец мой, — перебил его Сальва, — я пришел сюда не философствовать. Я только хочу убедиться, уверен ли был епископ Ольбришский в подлинности манускрипта. Действительно ли это так?
— Почему бы ему не быть уверенным? Кашанский — человек науки. Возможно, он и восстановил некоторые части, если вас это интересует…
Архиепископство они покинули без сожаления. Все люди, которых они встретили здесь, казалось, не имели плоти, походили на бесплотных фантомов. Можно было подумать, что праздные комедианты ждут поднятия навечно опущенного занавеса. Зал пустовал. Кресла были побиты молью. Тонкой пылью покрылся красный бархат праздника, который никогда больше не наступит.
— О чем ты думаешь? — спросил Мореше, когда они мчались к аэропорту.
— Об одной игре, в которую мы играли в детстве. Называлась она мистигри. Вся хитрость заключалась в том, чтобы избавиться от лишней карты. Так вот, здесь происходит такое же сбрасывание. Все улыбаются, но есть один, держащий мистигри в руке. И он хочет сбросить эту карту, передать ее мне. Что это за карта?
— Мы уезжаем из Польши, так и не найдя Стэндапа, — мрачно заметил Мореше.
— Напротив, мы нашли его! — с жаром сказал Сальва. — Мы знаем, что он приехал в Краков и встречался с теми же людьми, что и мы. Ибо, надеюсь, ты уже понял: здесь разыгрывается хорошо поставленный спектакль. Нас любезно спроваживали туда, куда им хотелось. Сейчас нам все кажется ясным. И все-таки скажу тебе: все это чернильная завеса, выпущенная каракатицей, чтобы скрыть от нас весьма серьезную правду.
— По-твоему, все эти люди лгали нам?
— Думается мне, что они бессознательно участвуют во лжи основополагающей. Они действуют будто во сне. Подобные сомнамбулам, они не замечают бодрствующего мира. Ужасно общество, до такой степени анестезирующее сознание!
— Да что ты сейчас критикуешь? Партию или церковь?
— И то и другое, конечно же.
Мореше пожал плечами, но лишь из принципа.
ГЛАВА XVII,
А теперь, дорогой читатель, вернемся в Ватикан, где нас ждут нунций Караколли и Басофон: один — погруженный в горькие раздумья, другой — на пути к святилищу с островерхой крышей, где был выставлен покров.
После отъезда Сальва и Мореше нунция одолевало множество вопросов о «Жизнеописании Сильвестра», и, несмотря на похвальные усилия, он ни на один из них не смог ответить. Так что он воспрял духом, когда вновь увидел в клубе «Agnus Dei» обоих путешественников.
— Вы нашли профессора Стэндапа? — первым делом спросил он.
Вопрос требовал немедленного ответа, и Сальва не счел нужным испытывать терпение нунция.
— Он приехал в Краков, занимаясь теми же поисками, что и мы. Ну а потом он, надеюсь, в добром здравии, вероятно, возвратился в Англию.
— Не предупредив нас? — сильно удивился нунций. — Подумать только! Такой воспитанный! Cosi per bene! [13]
— Он, должно быть, посчитал, что Ватикан впутал его в далекое от католичества дело, — уронил Сальва.
— Вот это да! Что вы хотите этим сказать?
— Подведем итоги. Манускрипт XI века, описывающий жизнь Сильвестра — он же Басофон, — находился в Кракове. Это было не «Жизнеописание», осужденное церковью, а совсем другая версия. Однако к этой версии был добавлен венецианский текст XVI века, автор которого был вдохновлен исламом, — нечто вроде памфлета, направленного против католических догм. Весь текст был написан каролингом. Иначе говоря, некий современный ученый по фамилии Кашанский воспользовался этим урезанным документом, чтобы приставить к нему собственноручную копию с каролингскими буквами, использовав для этого остатки чистой венецианской бумаги XVI века, находившейся в папке. Не долго думая он взял за образец «Жизнеописание Гамалдона», изменив имя на Басофон и, как я предполагаю, адаптировав немного
