Председатель говорит:
– Пора спать!
– Нет, – говорят чабаны. – Сиди еще.
И опять костер разжигают и смотрят на ноги медсестры. Наконец, один чабан не выдержал и говорит руководителю:
– Товарищ Ачилов, уезжай отсюда завтра утром! А то мы тебя убьем!
В воскресенье на Марыйском ипподроме я видел скачки чистокровных ахал-текинцев. Это удивительно стройные, изящные кони. В них есть какая-то хрупкость и благородство. Они хороши на короткие дистанции, но на длинных не выдерживают.
Рассказ «Афганец». О страсти, внезапной и сокрушительной, которая захватывает двух людей и ломает их жизни, их судьбы. Он инженер-гидротехник, приехал со стройки в южный городок. Он в командировке. Она – актриса, снимается здесь в московской картине. Живут в гостинице.
Мне думается, что сюжет этот имеет реальную основу. Юрий не рассказывал о своих мужских победах, но все же мое внимательное ухо улавливало некоторые проговорки.
Например, историю про то, как московская актриса, снимавшаяся в фильме на ашхабадской киностудии, упала с лошади и сломала кисти рук. Она лежала в больнице несчастная, неприбранная (как без рук!), а подруга, которая пришла ее навестить, блистала элегантностью, нарядом и здоровьем. («Вот какая дрянь, нарочно при полном параде пришла», – плакала после ее визита несчастная актриса.)
Это было упомянуто в разговоре о женском характере, но уж как-то слишком заинтересованно, да и место действия не случайное – Туркмения. Вот вам и откуда «Афганец»!
Но бывали и совсем другие сюжеты.
Секретарь обкома X. Толстый, средних лет туркмен. В кителе, галифе, сапогах и кепке, выработалась солидная, начальственная походка чуть вразвалку, громкий, не допускающий возражений, тон.
Едем по трассе. X. «беседует с людьми». Вот образец:
– Салам! Кем работаешь?
– Бульдозеристом.
– Как зовут?
– Аманов.
– Имя как?
– Ненес.
– Хорошо-о... Женат?
– Да. (Спрашиваемый, молодой парень, обычно смущается. От этого возникает ощущение достигнутого разговора «по душам».)
– Как зовут жену?
– Огульджан...
На этом разговор обычно кончается. X. еще раз покровительственно и громко говорит «Хорошо-о!», обязательно пожимает рабочему руку и уходит.
РАДИСТКА НА ЗАХМЕТЕ.
Молодая девушка лет 25, невероятно худая, с измятым, бледным, нездоровым лицом. Брови и ресницы намазаны тушью. В неряшливом платье, без талии и без пояса. Ходит босиком. Волосы распущены, нечесаны с утра. Вид проститутки, которую после пьяной ночи вышвырнули на улицу.
Заходим к ней в комнату. В углу – радиоузел. Кровать, стол, все грязно, уныло. Сама она сибирячка, на канале работает уже второй год.
В углу стоит таз с травой и блюдце с молоком. Оказывается, у Лиды есть постоялец... зайчонок. Он забился под стол. Лида выгоняет его, бросая зажженные спички. Зайчонок боится нас, а к Лиде он уже привык. Наконец, выскакивает. Серенький, с прижатыми ушками, черными бусинками глаз, дрожит от страха. Лида нежно берет его на руки. Одиночество.
Тетрадь с надписью «Подготовка к роману «Аспиранты» и «Исчезновение»(!) Год 1954-й. Как будто написано разными людьми. Безликий бодрый стиль, которым написаны несколько страниц «Аспирантов», так и остался похороненным на страницах рабочей тетради. Ю. В. изжил его еще в черновиках.
Интересная деталь. Домашние, судя по всему, не очень уважали его занятия, потому что время от времени вдруг появляются торопливые записи чужой рукой расходов на питание. Столько-то – репа, столько-то – картошка. Репа особенно задела.
В тетрадях 53-го, 54-го годов уже проступают наброски к повести «Другая жизнь», к роману «Исчезновение». К этим наброскам я вернусь, тем более что для меня открытием было то, что «Исчезновение» написано в 1968 году.
Где-то он сказал: «Меня интересуют не горизонтали, а вертикали прозы». Как я понимаю, вертикали – это люди, их судьбы, их страдания, их место в отпущенном им судьбой времени.
Поэтому путешествия на Запад, на Восток по сути были одним бесконечным путешествием внутрь себя.
Может быть, даже путешествия на Восток были главными, потому что он вырывался из обстоятельств, из жестоких, опасных обстоятельств. Вырывался и видел людей, которые тяжело работали, бесправных, нищих, но не сломленных жизнью. Это было важно.
В записных книжках много записей разговоров с людьми, разговоров в духе того времени, когда главное утаивалось, не произносилось, но тем не менее вырабатывался вкус к фразе, к интонации, к живому слову.
Шестидесятые – годы, именем которых было названо литературное движение, к которому причисляют и Трифонова. Впрочем, записывают и в семидесятники. Вспомнилась смешная история. Но она относится к годам восьмидесятым, когда вдруг заговорили о «литературе нравственного начала». Юрий очень веселился по этому поводу и однажды после какого-то пленума, где его упоминали как писателя направления нравственного, составил прошение, адресованное правлению Союза писателей. Текст примерно такой: «Прошу перевести меня из литературы «быта» в литературу «нравственности». С уважением, Юрий Трифонов». Прошение было передано по назначению. Ответа не последовало.
Так вот шестидесятые.
Что происходило в его жизни. Ничего особенного, если посмотреть на факты жизни внешней. В 1958 году жена организовала обмен квартиры, и семья переехала по новому адресу: улица Георгиу Дежа, дом 8, квартира 11. Это одна из бывших Песчаных, сейчас, кажется, вновь Песчаная. Ральф Шредер – один из самых близких Юре людей, однажды сказал: «Какие здесь вокруг противные названия улиц – Ульбрихта, Дежа...» Ральфа можно понять – он отсидел при Ульбрихте несколько лет в одиночке как диссидент.
Квартира была на последнем этаже, под крышей. Летом в ней жарко, зимой холодно. Одна из наших американских приятельниц пояснила: «В таких квартирах в Америке живут неудачники». Ю. В. и был таковым в те годы. Перебивался случайными заработками, брал деньги в долг у друзей (особенно щедр был Алексей Арбузов[77] ), писал сценарии для фильмов о спорте, переводил по подстрочникам. А это вот что. В те времена начальники в республиках хотели быть еще и писателями. Особенно идеологические начальники. Их романы и поэмы «переводились» сначала дословно, а затем снова «переводили» уже на литературный русский. Зачастую приходилось попросту писать наново, так беспомощны были эти «творения». Хотя не всегда. Встречались и по-настоящему талантливые люди, но... редко. Ю. В. переводил с киргизского, с туркменского, но деньги это давало небольшие.
Конечно, переезд на другую квартиру всколыхнул надежды на новую жизнь. Старая не очень ладилась. У Нины Нелиной наступили трудные времена, она больше не пела в Большом театре, а работала в Москонцерте. Эти было совсем иное: холодные электрички, концерты в воинских частях. Нина тяжело переживала новое состояние, но и жить вместе становилось все труднее. Юрий Казаков рассказывал мне, как однажды она в гневе выбросила в окно уникальную игру ма-джонг. Ей показалось, что оба Юры (ее муж и Казаков) слишком долго засиделись за «идиотским занятием». Они побежали вниз, шел дождь, они ползали в темноте по мокрому асфальту, отыскивая драгоценные инкрустированные кости. «Эту игру привез
