группу амнистированных каторжанок, приехавших из Сибири. Затем – на его квартире.
Политкаторжане на него в обиде – за то, что он ничего не написал о каторге.
Ф. Ставская была директором Исторической библиотеки. Ее начала донимать комиссия, ревизовавшая фонды. Обвиняли в пристрастии к школе Покровского.
Фаина была смущена тем, что не получила пропуска в ГАБТ на торжественное заседание.
Школа 37 года. В одной газете тогда писали: «Необходимо привлечь учеников к борьбе со всеми чуждыми в детской среде вредными влияниями, на конкретных примерах...»
Весна 1937 года – ранняя. Дружно зазеленело.
Чьи это строки:
Крупныe политические перевороты так же, как и другие общественные бедствия, например война, как бы уменьшают число заболеваний, служа для многих дегенератов отвлечением, своего рода психотерапией, но зато с прекращением их число больных увеличивается.
«Из глубины». Сборник статей о русской революции. Аскольдов. «Религиозный смысл русской революции».
«В своих религиозных откровениях, слишком многозначительных... А. И. Шмидт истолковывает значение этих трех последних коней, как три кратких апокалиптических эпохи – мятежа (рыжий), ереси (черный) и безверия (бледный).
Революция, анархия, безверие – за которым следует всадник, имя которому смерть».
ЭТО ЕСТЬ КОНСПЕКТ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЖИЗНИ.
«Душа русского народа.
Как и всякая душа, она – трехсоставна. В составе всякой души есть начало СВЯТОЕ, специфически ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ и ЗВЕРИНОЕ. В русской душе специфически человеческое несоразмерно мало (по сравнению с другими народами). В русском человеке, как в типе, наиболее сильными являются два начала – святое и звериное.
Поэтому в России так долго не было революции. Революция есть порождение срединного, гуманистического слоя человеческой породы.
Революция это не бунт.
Просвещение, культура заменяли СВЯТОЕ начало в русской душе ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ.
В Революции во многом повинна ЦЕРКОВЬ – в ее чрезмерной охранительной политике.
В роли СОВЕСТИ церковь со времен Петра I НЕ ВЫСТУПАЛА.
Григорий Распутин – первый и крупнейший деятель русской революции, ибо он был выражение загнивания церкви. Он вызвал ответ: «довольно!» Он преступил предел.
Подвиг долготерпения России».
Если для работы в архивах, для конспектирования разных текстов годились толстые тетради в клеенчатых обложках, то для самого главного (на мой взгляд), для замыслов и первых набросков будущих романов и повестей Юра почему-то выбирал тонкие школьные тетрадки.
На обложке одной из тетрадок написано: «Романы. Конспекты». 1965 год.
«Мало кому так повезло, как Горику: он учился в самой лучшей московской школе. Она была, разумеется, лучшей не по отметкам и поведению, какими отличались ее ученики – это все ерунда – а потому, что ни одна школа в Москве не была расположена в таком живописном, великолепном чрезвычайно ответственном месте: на Софийской набережной, как раз напротив Кремля. Здание было старинное, очень красивое, в нем и до революции помещалась гимназия. Перед домом был сад с большими деревьями, и сразу за оградой, за асфальтовой лентой набережной текла Москва-река и над нею возвышался недвижный и прекрасный, как переводная картинка, Кремлевский холм с башнями и дворцом. Этот дворец строго заглядывал в окна школы, и учителя часто использовали его молчаливое присутствие в своих корыстных, педагогических целях. «Мы должны помнить, – говорили они, – что находимся как бы под неотступным и зорким взглядом и было бы очень стыдно, ребята, именно нам, именно нашей школе...»
Набережная Москвы-реки была выложена серыми гранитными плитами, парапет тоже был гранитный.
Весною, когда открывался асфальт и апрельский воздух дышал теплом и каникулами, школьники выбегали на переменах без шапок, без пальто, во двор и на набережную. Особенно заманчивой была набережная. В ее просторе, залитом солнцем, в ее асфальтовой чистоте была какая-то тревожная притягательность.
Там, возле реки, носился ветер свободы. Выбегать на набережную запрещалось и однако...»
1 Горик. Школа. Набережная. Левка. Первое известие о пещерах.
Выговор – за хождение по парапету.
2 Вадим – девятнадцатилетний двоюродный брат Горика. Живет у них в семье. Его любовь. Он проводит ночь у Наташи и видит, как приехали за кем-то.
Это – сюжеты из «Дома на набережной» и «Исчезновения».
Лидия Александровна когда-то была очень красива. «Самая красивая девушка Москвы». Училась в ИНЯЗЕ. У нее была какая-то темная история с югославами, ее даже выселили из Москвы на короткое время. Ее мать – домашняя портниха.
С Борисом сошлась потому, что он был из «сытого дома». Его отчим был крупный чин в ГБ, чуть ли не помощник самого Б. Настоящий отец Бориса – известный в прошлом деятель партии, уничтоженный в 1937 году, Прохоров, он же Ривкин. Мать его, Ольга Константиновна, урожденная Курятинская, красивая женщина, вышла замуж за отчима Александра Ивановича в третий раз. С Прохоровым-Ривкиным она разошлась в тридцать пятом году. Второй ее муж был скульптор Кочергин, невозвращенец. В 1937 году остался во Франции.
Ольга Константиновна вышла замуж за Александра Ивановича, познакомившись с ним на деловой почве: во время допросов по поводу Кочергина. Она от Кочергина отказалась.
Борис Николаевич Ладейщиков
У Бориса есть сестра Варя.
Она – совсем другой человек. Твердый, с принципами. Резко порвала с матерью, когда та ушла к А. И., и с братом тоже. Уехала на Урал, в Челябинск, там вышла замуж за рабочего. Работает санинспектором района.
Путь Бориса. Во время войны служил в войсках ГБ, в Москве. На фронте был всего три раза, в командировках. В 1946 году демобилизация – обнаружили порок сердца. Поступил в институт международной журналистики. Там его выдвинули в партбюро. В 1948—49 годах, в период борьбы с низкопоклонством был одним из закоперщиков этой «борьбы». На его совести изгнание профессора Зибера, историка. Он не был главным, но участвовал. Однако карьера Бориса не очень-то делалась. Он был ленив и не до конца подонок. Это ему мешало. Учился он тоже посредственно, но его сильно подпирал отчим.
Не доучившись, с 4-го курса – ему просто надоело учиться – Борис поступил в какую-то таинственную школу переводчиков. В 50-м году – пик его успехов. Отец подарил ему «Форд». Он сблизился с сыном Сталина на почве спорта. Знал Боброва;[110] пропадал на играх и тренировках ВВС. Школу переводчиков он так и не закончил, отец устроил его на радио спецкорреспондентом. Он несколько раз ездил за границу на спортивные состязания: т. к. ни в чем не понимал, кроме немного, спорта. Жил он прекрасно: отцовская дача (кроме казенной у него осталась дача Ольги Константиновны, вернее – бывшая дача скульптора Кочергина), машина, стадион, рестораны «Москва» и «Националь», сентябрь всегда в Сочи. Смерть Сталина, арест Берии – резко нарушают этот ритм. Александра Ивановича увольняют, лишают звания.
Он в 1956 году умирает. Их выселяют из Дома Правительства. Дают двухкомнатную квартиру на Можайском шоссе. Из радио его, разумеется, выгоняют. Он устраивается администратором в Динамовский спортивный клуб. Начинает пить. Делать ничего не умеет. Старые друзья исчезли. Но – Ольга Константиновна была энергичная женщина. Она не сдается, и тут она вспоминает про Прохорова-Ривкина,
