что если Серега попадется еще раз с каким-нибудь ножом, то с него не только все зачеты снимут, но и новое дело сошьют. На барак Сергей вернулся от опера сильно приунывшим. Таким я его еще никогда не видел.
— Сережа, что с тобой? Ты на смерть похож. Что эти суки тебе там наговорили?
— Заваривай, сынуля, — ответил Сергей. — За чаем и поговорим.
Я быстро сварганил чай и приготовился слушать друга. Он и в самом деле был сильно подавлен, поэтому я уже не хотел лезть к нему с вопросами. Лучше было помолчать и ждать, когда Сережа придет в себя и захочет сам со мной поделиться. Мы выпили чай, есть Сергей отказался, хотя я и приготовил еду довольно вкусно. И продолжил:
— Не дадут, бляди, дожить спокойно до конца срока. Берут за горло и вяжут по рукам и ногам. За почти пять лет я никогда не позволял ментам диктовать мне свои условия, свои правила игры, никогда их не боялся и готов был идти в ШИЗО, в ПКТ хоть на полгода, вплоть до «крытки». И вот сейчас, Саня, не выдержал. Слишком близка и соблазнительна свобода, а я уже так устал сидеть. Хоть ты-то меня понимаешь, а?
— Ну зачем ты спрашиваешь? Сам ведь знаешь.
Я действительно очень хорошо его понимал и еще битый час уговаривал «остепениться» — бросить этот вшивый ширпотреб и спокойно досидеть оставшиеся три месяца. Я попробовал предложить Сереже варианты.
— Давай что-нибудь придумаем. Давай ты «закосишь» на свой желудок (Сергей в зоне успел нажить себе язву) и ляжешь в санчасти до конца. Я тебя буду проведывать… Ты согласен, а? Сереж?
— Сынок, что ты несешь?! Проведывать! Да я умом там тронусь без тебя и от безделья! Да и что ты сам будешь здесь делать, без меня? Ты ведь знаешь, каким ядом козлы на тебя дышат. И все из-за этой проклятой хозобслуги, я думаю. Пока я на зоне, в бараке, в бригаде, тебя здесь никто ни словом, ни пальцем. Но стоит мне уйти, тебя ведь съедят прямо с костями. А до июля все они, эти козлы, должны уйти на свои «химии».
— Во-первых, Сережа, на мне теперь не только кости, вот уже и мясо наросло, сам говорил. Во- вторых, ты все равно освобождаешься раньше меня. А козлы разве что соли мне насыплют. Из токарей меня никто не выгонит — я точу все, абсолютно все и с закрытыми глазами. Чья школа! Ну, разве что внесут меня в общий список по уборке барака. Что в этом страшного? Как-нибудь добью свое.
— Вот именно что «как-нибудь». Мне даже и подумать об этом страшно. Короче, гори они огнем, эти зачеты. Завтра же иду в цех, начну делать нож и затем «попадусь» с ним. Мне к ШИЗО не привыкать.
От этих Сережиных планов я пришел в неописуемый ужас, поэтому буквально сквозь слезы стал выговаривать ему:
— Ну я, конечно, знал, что ты двинутый на всю свою голову, но не думал, что до такой степени. Я очередные твои 15 суток не выдержу — у меня «крыша поедет». У меня и так мозги набекрень, когда ты там сидишь. Да и вообще, ты соображаешь, что ты мелешь?! Это ж не 5 дней, даже не 5 недель — это целых 5 месяцев! И ты готов ими пожертвовать, чтобы козлы на меня не наезжали? Забудь и думать об этом!
— Да, я готов. Я готов с тобой еще 5 лет отсидеть.
— Я тоже. Но для этого надо на новый срок раскрутиться. В общем, так, Сережа: если ты — не дай Бог! — это сделаешь, я не буду с тобой разговаривать и вообще… попрошусь на другую зону. Пойду в штаб и пожалуюсь на тебя. Скажу, что ты меня истязаешь и заставляешь член в рот брать. Ну, я найду, что сказать.
— Заставляю?! — Сергей засмеялся, засмеялся так звонко, так искренне и легко, что и у меня этот его смех вызвал ответную улыбку. — Да тебя за уши не оттянешь!
— Дурак ты, Серега, и шутки твои дурацкие, — сказал я вполне серьезно и нахмурился, изобразив оскорбленное достоинство.
— Ладно, сынок. Не сердись на меня. Я ведь хочу как лучше. Что-нибудь придумаем, как тебя уберечь от этих козлов. — И он начал излагать свой план. — Для начала надо Виталику письмо на больничку переправить — спросить, не собирается ли он возвращаться в зону. Но это, я думаю, не лучший вариант. Виталик такая хитрая лиса, не хуже нашего опера, что просто ужас. И не дурак он. Боюсь, что он догадывается, чем мы занимались в каптерке и в кабинете у Длинного. У него у самого что-то в этом роде было, он мне как-то по пьянке признался, да я тогда этому значения не придал. Короче, попробую я тебя на 10-й барак перевести. Там и земляки у тебя есть. Стоят они уже неплохо, в обиду не дадут. Работать будешь на токарном, но только по дереву. Это и проще, и интересней. Но перевести тебя туда будет не так-то просто. Я ихнего отрядного совсем не знаю. Он как-то без ширпотреба обходится.
— Да, — согласился я с Сергеем, — земляки у меня на 10-м свои в доску. Двое из них даже из нашего района, с Гражданки, Вовка с Петроградской, а Сашка Соколов с Васи.
— С кого? — не понял Сергей. — С какого такого Васи?
— Да с Васильевского острова. Ленинград состоит из островов. Васильевский — самый старый и самый большой, на нем практически и основался Петербург. Но самое первое строение города — Петропавловская крепость — находится на Заячьем острове. В белые ночи, Сережа, да и вообще, можно с ума сойти от красоты!
— Ничего, держись, сынок, скоро и ты все это снова увидишь. А я…
— Вот ты ко мне и приедешь. Я тебе все-все, Сережа, покажу — весь город. И погуляем с тобой по всем моим любимым местам. А на Финском заливе!.. Нет, это надо видеть! Словами не передашь.
— И не передавай. Я сейчас не об этом думаю.
— А о чем?
— О тебе, конечно. Таких, как ты, больше нет. Ты у меня единственный и самый лучший дурачок. Иди сюда, поцелуй меня и посмотри своими похотливыми глазками.
— Ой, ладно, тоже мне! Еще неизвестно, у кого из нас глазки похотливее. Иди, глянь на себя в зеркало, — сказал я, притягивая к себе Серегу. — А вот теперь я тебя хочу. И никуда ты, милый, сегодня от меня не денешься.
— Вот приучил на свою голову!
— Сам виноват — сам и расхлебывай.
— Ничего. Мне до июля всего ничего осталось. А вот ты будешь здесь еще без меня локти кусать.
Я насупился, изображая подобие гнева:
— Ты, Сережа, договоришься, что я лично как-нибудь сдам тебя с потрохами Флинту (наш старший оперативник. Кстати, в отличие от всех других наших ментов он был умным и не подлым человеком, и начальник оперчасти всегда умудрялся оформлять Сергея на сутки именно в отсутствии Флинта. Что-то Флинту нравилось в Сергее, но с какими-либо просьбами он к нему никогда не обращался. А бывало, и говорил ему: «Ты, Образцов, совсем мышей не ловишь, нюх потерял. Они тебя тут все до единого с говном смешают. Побереги себя, Образцов. С твоими руками и головой в академии учиться надо, а не по тюрьмам маяться. Выберешься — иди учиться. Я помогу».
— Флинту? Ха-ха! Ты меня еще ДПНК Ширяеву сдай.
ДПНК — дежурных помощников начальника колонии — у нас было двое постоянных: маразматический и уже в годах майор Кандыба — хромавший на обе ноги и вечно обо всем забывавший и в общем беззлобный мужик, и… Вторым постоянным ДПНК был молодой старлей Ширяев. Впоследствии он стал отрядным по причинам, о которых я могу лишь догадываться. О Ширяеве стоит сказать особо.
Внешности он был обыкновенной. В зоне, при первом впечатлении, все смотрятся одинаково. Это только потом, уже отсидев какое-то время, начинаешь улавливать в лицах и в глазах людей нечто отличное от других, свое, индивидуальное, объясняющее слова и поступки. Между теми, кто сидит, и теми, кто охраняет, тоже — на первый и даже на второй взгляд — мало разницы. И только в определенном общении, в столкновении характеров и интересов начинаешь видеть каждого в отдельности и оценивать человека. А бывает, и очень часто бывает, что так и не поймешь человека, кем бы он ни был, даже при длительном общении. Ширяев же был молчун. На зоне его было почти не видно и никогда не слышно. Появится на утренней и на вечерней проверках, иногда придет к разводу на работы, в качестве ДПНК зайдет в столовую, в клуб, в ШИЗО и ПКТ — и все молча. Другие кричат, орут, угрожают, достают зэка по всякому поводу. А он, Ширяев, как бы и не видит нас. Потому в зоне он имел репутацию среди зэков самую замечательную:
