Дверь закрылась, я осталась одна.
Прошло довольно много времени, пока я осознала то, что рассказал он мне. Мои ноги и руки онемели от неудобной позы, меня знобило. Я не могла пошевельнуть ни рукой, ни ногой.
Мой отец жив, Эрик подарил ему жизнь. И не было никакого дня расплаты. Не пролилась кровь моего отца, он жив. Слезы закапали мне на запястья, прежде чем скатиться на одеяло. Я растирала их по лицу. Но почему же нет чувства облегчения? Вместо этого слезы…
И тут я услышала эхо от слов, которые давным-давно раздавались в моем саду, там, где благоухали лилии и мята. Тот, кто произносил их, хорошо знал, как дорога жизнь. Эхо маятником прокатилось от одной балки крыши к другой, докатилось до меня, стало отчетливее и громче, и наконец в ушах моих раздалось:
— Его кровь за мою честь.
Наконец я встала и выбежала за ворота. По самую щиколотку я увязла в жидком месиве и едва успела увернуться от повозки.
— Смотреть надо, ты, глупая гусыня! — проклинал меня крестьянин.
Его плетка рассекла ткань моего платья и обрызгала грязью. Я споткнулась о кочку и упала на дощатую перегородку. И лишь когда повозка уехала, я осмелилась поднять голову. На фоне вечернего неба отчетливо вырисовывался силуэт церковной башни. Рядом со мной открылся люк, и показалось неприветливое лицо.
— Добропорядочные люди в это время по улицам не шатаются. Убирайся отсюда, женщина, здесь ты ничего не получишь!
Я поплелась дальше, не обращая внимания на то, что и другие люди глазели мне вслед, отпуская в мой адрес непристойные замечания; один из них даже попытался схватить меня.
Перед церковным порталом я, тяжело дыша, присела и, оглядев себя с ног до головы, схватилась за голову. Босая, без накидки, в порванной тунике, вырвалась я из дома к церковной башне, даже не зная, где нахожусь… Меня шатало. Божья Матерь, помоги мне… Священнослужитель, который в вечерний час обрабатывал в саду рядом с церковью землю, поднял голову и подбежал ко мне, как только увидел, как я опустилась возле портала на колени.
— Ты больна, женщина? Могу ли я тебе помочь, ты… — Он запнулся, увидев остатки туники разодранные в клочья, лохмотьями свисавшие с моих рук остатки туники. — Дорогая фройляйн, позвольте помочь вам.
Он заботливо помог мне встать с колен и проводил меня в церковь, предложил сесть на мягкую подушку и сам опустился передо мной на колени.
— Чем я могу помочь вам? На вас напали, бедная фройляйн? Негоже в эту пору суток бродить одной…
— Патер… — Я схватила его за рукав. — Скажите, в какой церкви мы находимся?
— Святой Гертруды. Вы заблудились?
Я покачала головой.
— Будьте так любезны, помолитесь со мной, патер. Мне нужна помощь пресвятой девы Марии…
Он, не произнося ни слова, некоторое время смотрел на меня. Потом перекрестил и вынул четки. Жемчужины застучали по деревянной скамье, и он начал молитву глубоким голосом.
— Ave Maria gratia plena… Dominus tecum benedicta tu in mulierbus…
Как замечательно звучали эти слова! В них вложено столько истинного чувства, что обо всем другом можно было забыть — о лицах, шорохах, событиях. Забыть…
— …ora pro nobis peccatoribus nuns et in hora mortis nostrae. Amen.
Я вслушивалась в слова молитвы, позволяя священнику плести над собой святую нить, и время за мной остановилось, без раздумий, грязи, холода… Многое стало совсем неважным.
Открылась дверь, и в церковь вошел Эрик.
— Любимая. — Он положил руки на мои плечи.
Священнослужитель удивленно оглянулся.
— Фройляйн доверилась мне в своем несчастье, господин, и я должен…
— Простите, оставьте нас.
Мантия, тяжелая, как свинец, лежала на моих плечах. Она была пропитана его запахом и лошадью, и потом, и страхом. Но мне не хотелось поворачиваться. Священник взглянул на меня и, когда я кивнула, пробормотав что-то, поклонился и ушел со скамьи. Его шаги глухо раздавались по глиняному полу. Я представила себе, как он вернется в свой сад, чтобы опять копаться в земле…
— Никогда больше так не делай, — сказал мне Эрик.
— Я…
— Не убегай больше.
— Я не убегала!
— Я искал тебя всюду. — Его рука опустилась на мое колено.
— Эрик, мой отец…
— Не говори больше об этом, Элеонора. Никогда больше. — Голос его был таким же твердым, как и его кулак на моем колене. — Никогда больше.
Сердце мое готово было разорваться на мелкие кусочки, но, казалось, и его он обхватил своими пальцами. Мне не стало хватать воздуха, и я больше не могла сдержать слов: «Его кровь за твою честь, Эрик…»
Чего я ждала? Что он набросится на меня? Оттолкнет меня от себя или ударит? Что под этим натиском на меня обрушатся стены церкви, погребя меня под собой? Его неподвижность и сдержанность были хуже, чем выговор.
Мир вокруг меня погибал и рассыпался, как куча вялой листвы, растоптанной в пыль грубыми ногами. Я чувствовала, что упаду в обморок, и тут он повернулся и посмотрел мне в лицо. Глаза его показались такими старыми.
— Поехала бы ты со мной, если бы я убил его?
Вопрос прозвучал как удар грома. Я уставилась на него. Через мою голову точно проехала какая-то повозка со скрипящими колесами и кряхтящими осями, проскрипела сквозь вкривь и вкось разбредшиеся мысли, увядая в них все глубже и глубже… Господь отвергал грешный союз язычника и христианки, не давая благословения. Я знала, что и образ моего отца всегда будет стоять между нами. Закрыв лицо руками, я заплакала.
Мы долго сидели, тесно прижавшись друг к другу и все же разделенные мирами. Порыв ветра загасил свечу перед статуей святой Гертруды. Растирая горящее лицо, я встала, чтобы зажечь эту свечу о другую. Лицо Эрика стало неестественно бледным, когда я вернулась к скамье. Я почувствовала его отчаяние.
Непобедимый до вчерашнего дня, он потерялся перед возникающей между нами болью, как маленький ребенок
— Помолись о моей душе, Элеонора…
Когда мы вышли из церкви, ночь уже накрыла город своим черным покровом. Жизнь на улице замерла, в хижинах и домах стояли дымящиеся котлы с супом, а по полям и пашням вокруг церкви шныряли в поисках падали бездомные собаки. Мы шли по следу повозок вдоль земель общественного пользования. Эрик обернул меня своей накидкой, накинул на голову капюшон. Его правая рука лежала на моем бедре, время от времени, приподнимая меня, он помогал преодолевать самые большие кучи вязкой грязи. И все же я чувствовала, как сырая земля и навоз размазывались по ступне сквозь голые кончики пальцев.
Подол моего черного траурного платья намокал все больше и больше и бил по ногам, всякий раз обдавая холодом. Мы молча прокладывали себе дорогу через болото, издававшее отвратительный запах. Эрик без труда нашел наш дом, хотя тьма была кромешная. Как добропорядочная вдова, наша хозяйка не держала Трактира, зато фонари соседнего кабачка освещали небольшой аккуратный дворик. В комнате, где путешественники собирались, чтобы поужинать чем-нибудь горячим, еще горел свет. Эрик помог мне одолеть внешнюю лестницу, ведущую в нашу комнату, и отправился на поиски хозяйки. Я слышала, как он разговаривал с кем-то на ступеньках, как потом заторопился и то, как наконец раздался звон монет. Пока он
