Ганс, закутанный в одеяло, вошел в зал. Он даже не удостоил меня взглядом. Но по его выражению лица я ощутила все же его готовность к бою и неуемную энергию. То, что мне было известно о коварном плане моего отца, не давало мне покоя. По крайней мере, мне следовало сказать ему, чтобы он хотя бы иногда прислушивался к тому, что я говорю…
Граф громко возвестил о своем намерении. Одевшись попрошайками, все трое должны незаметно проникнуть в город, чтобы добыть как можно больше информации о предстоящем нападении.
Во дворе замка уже стояли оседланные лошади. В багаже всадников находились наспех собранные лохмотья, в которые им предстояло переодеться перед самым въездом в город. Мелкий моросящий дождь, начавшийся вечером, усилился, и моя шерстяная одежда промокла. Если мужчинам удастся справиться с заданием, без одежды они тоже будут выглядеть как бродяги, переправившиеся через болото…
Ганс с лошадью, которую ему выделили, дожидался возле стальной двери. Я воспользовалась моментом и, покашливая, попыталась обратить на себя внимание.
— Ганс, Ганс, послушай меня.
Он обернулся и наморщил лоб.
— Вы здесь? Тут не место женщинам, возвращайтесь в свою башню, фройляйн. — Он сильнее затянул ремень мундштука лошади.
— Ганс, я хочу… я только хочу предостеречь тебя. Будь осторожен…
Он объехал меня вокруг, глаза его неожиданно казались совсем рядом с моим лицом, они сверкали.
— Вы до сих пор считаете меня дураком, что ли? К черту, графиня! Eru sva bitar uppkommir i mer — я давно уже не ребенок! Dad er karla! Скройтесь с глаз моих, это мужское дело! Если бы я был вашим отцом, я знал бы, что с вами делать! — прошипел он.
Я отвернулась, чтобы он не мог видеть, как я разгневана.
— Да провались ты в тартарары! — бросила я ему лицо, уходя. — Дьявол с тобой!
— Но если я вашими молитвами найду там успокоение, то мне следует об этом подумать, графиня… — сказал он тихо, но так, чтобы мне было слышно.
Проклятый мужик! Энергично засунув руки в рукава одежды, я, охваченная безразличием, ушла со двора.
— Почему ты не в своей теплой башне, Элеонора? Ты же можешь простудиться.
Габриэль, один из лучников, которого я знала с детства, садился на лошадь рядом со мной. Я посмотрела, как Ганс, не торопясь, поправлял уздечку и потом оказался на вычищенной до блеска спине скакуна.
— Они же его сразу узнают, — бормотала я.
— Но разве это не в духе твоего отца? — тихо спросил Габриэль.
Я обреченно вздохнула.
— Не оставляй его. Я не хочу, чтобы он умер.
— Обещаю тебе, Элеонора. Он будет скакать рядом со мной… а мы все сделаем из него отличного попрошайку — успокаивая, накрыл мою руку Габриэль.
Раздался стук копыт, и подъемный мост вновь зарылся на ночное время. Оставшиеся разошлись. Усталая, я побрела к женской башне. Свет факела бросал искривленные тени на стену замка, на фигуры в женской одежде, на ребенка с длинным носом, какого-то мужчину. Он медленно шел вдоль стены, лицо было закрыто капюшоном, на плечах — узкая деревяшка с отогнутым концом. Коса… Я остановилась. Во дворе никого не было. Моя тень вздрогнула. Я повернулась и заметила, как факел на стене конюшни упал из держателя в лужу и погас. Стало темно. Зловеще свистел ветер и своими ледяными руками забирался мне под подол.
Человек на стене исчез.
Глава 4.
Жизнь женщин в замке мучительно однообразна. Об этом думала я, находясь в палате отца и рассматривая военный мундир. Мне предстояло штопать дырки и зашивать разорванные места украшенной вышивкой одежды. Еще надо было проверить, нет ли повреждений на кольчуге. После смерти матери я неустанно боролась с грязью, небрежностью и ленью слуг, но в основном — со скупостью и жадностью своего отца. Мать происходила из аристократического рода, и после свадьбы она постоянно пыталась внести в жизнь лотарингского вояки, в которого была влюблена, хоть немного культуры. Род моего отца из поколения в поколение возводил деревянные дома. Нормандские архитекторы воздвигли каменные строения, был укреплен и теперь непоколебимо стоял на скале донжон, и даже деревянная ограда была заменена на мощную насыпную стену с ходом по внутренней стороне. Не мудрено, что Клеменс положил глаз на такую жемчужину. Наш замок неприступной твердыней стоял на скале. Любовно созданный матерью интерьер замка у многих вызывал зависть. По стенам были развешаны дорогостоящие ковры. В женских покоях, где находился камин, коврами был застелен даже пол, и для нас, маленьких детей, не было большего удовольствия, чем погружать ноги в мягкий ворс. Одежда и ткани хранились в резных сундуках из такого дерева, которое весь год сохраняло запах трав и сандала. Мать считала, что нам было необходимо изучать и ее родной язык французский, а также уметь читать, писать и считать, тем самым вызывая косые взгляды людей свиты, большинство из которых не умели даже читать. Патер Арнольд учил нас, детей, разным наукам.
Мать родила десятерых детей: пять девочек и пятерых мальчиков. Но Всевышний не был милосерден к нашей семье. Мой самый старший брат погиб в девять лет, разбившись на скачках. Брат, родившийся вторым, умер, отравившись грибами. Одна сестра еще в детском возрасте была отдана на обучение в монастырь, но вскоре после ее переселения оттуда пришло известие о ее смерти: в силу своего детского возраста она была еще не готова к полной трудности и лишений монастырской жизни. Холод, слабость или плохое молоко кормилиц уносили жизни других моих сестер и братьев сразу же после рождения. Причиной смерти еще двух братьев стала эпидемия, от которой в графстве погибали многие. Ну а одиннадцатая беременность моей дорогой мамочки закончилась ее смертью и смертью рожденного ею младенца.
И в конце концов от большой нашей семьи из детей остались Эмилия, самая слабая из всех, и я. Это, по всей видимости, было самым плохим обстоятельством для отца после потери жены: он остался с одной хворой, день ото дня угасающей дочерью и другой, слишком похожей на него, чтобы он мог по-настоящему любить ее. И у меня, и у отца были причины жалеть об отсутствии матери, которая в течение многих лет своим женским чутьем всегда старалась сгладить наши отношения…
После ее смерти мне стало холодно и неуютно в нашем замке. Он казался мне склепом. Скупость моего отца проявлялась все больше и больше и стала для меня источником постоянного раздражения и досады. Отец охотнее вкладывал деньги в новое оружие и коневодство, вместо того чтобы оплачивать расходы на ремонт крыши женской башни. Когда в башне становилось совсем уж сыро и вода днем и ночью канала с потолка в расставленные повсюду тазы, я вынуждена была переносить кашляющую Эмилию в никем не занятые покои нашей матери.
Без постоянной дружеской и направляющей руки супруги зассенбергский орел правил в своей крепости жесткой рукой страха, нередко доходя до грубой брани. Прислуга втягивала голову в плечи, как охотничьи собаки, и каждый старался не попадаться господину на глаза. Я же, наоборот, пыталась, как и моя мать, поступать осторожно, осмотрительно. Приходилось следить за Радегундой, которая была мастерицей по при приготовлению подгоревшей выпечки и жесткого мяса. Я должна была приглядывать за
