— То были на самом деле нелегкие годы в моей жизни. Нас муштровали с утра до вечера, и все давали мне почувствовать свое презрение — ко мне, язычнику с Севера, ежедневно и ежечасно. Но я вынес все это. Тем самым я заслужил любовь Вильгельма, И когда закончились пять лет учебы и я хорошо показал себя в боях, выдержал все испытания, он подарил мне коня с воинским снаряжением и оружием, как доброму другу чем неприятно удивил заносчивых придворных…
— Ты знаешь семью моей матери? — тихо спросила я.
Он кивнул.
— Твоя мать была, наверное, красивой женщиной. Однажды я слышал, как люди говорили о ней. Какой она была образованной и умной и каким смелым и решительным был ее поступок, когда она решилась покинуть родину и последовать за чужестранцем в его страну. Удивительная, необычная женщина. — Он потрогал рукой мою щеку. — А ты ее дочь.
Я вновь увидела перед собой мать, высокую и стройную, ее снисходительную улыбку, когда отец неистовствовал, и то движение руки, которым она устраняла все проблемы. Что она бы сказала, если смогла увидеть свою дочь у ног воина-язычника, с сердцем, переполненным счастьем?..
— И вот я, вооруженный, обученный военному искусству, стоял у дворца герцога, не испытывая ни малейшего желания ехать домой. При дворе рассказывали о многом, и все это мне хотелось увидеть самому. У моих ног лежала Западная Европа, мир ждал моих подвигов — где уж было думать о возвращении домой? — Он до краев наполнил наши бокалы. — Итак, я решил проскакать всю страну. Побывать в Париже, где состязаются в спорах великие ученые и строятся большие соборы. Проехать через Аквитанию на юг к благоухающему морскому побережью. Там я увидел такие древние города, как Арлекс и Аикс, где тысячи лет тому назад жили римляне. Я был в Вецелау, где христиане почитают ученицу Белого Христа, Марию Магдалину. В одном гроте есть череп, лежащий на бархате в окружении тысяч свечей и людей, которые молятся и поют…
— И там был ты? — ошеломленно спросила я.
Язычник в местах паломничества — пресвятая дева Мария!
— А почему бы и нет? Думаешь, что Белый Христос что-то имел бы против? Было очень впечатляюще. Христиане умеют праздновать со свечами и мерцающим золотом так, что сердце замирает. Я был даже в Риме. Там видел того, кто именует себя понтификом Максимусом. — Сердце мое забилось бешено: он видел папу! — Они называют его наместником Господа Бога на земле. Если ваш Бог хоть чуть-чуть напоминает его, то он мне не очень симпатичен…
Я хотела возразить, но он прикрыл мне рукой рот.
— Позволь мне продолжать, дорогая. Этот понтифик большой, сильный человек с резкими чертами лица, и я не нашел в нем ничего, что знаю о Белом Христе. Ровным счетом ничего. Человеку, как он, не нужен мир. И город его ужасно грязный. Сами руины, о которых люди слагают легенды, мусор, отбросы, нечистоты в переулках и повсюду крысы, и среди всего этого безобразия ученые, рассказывающие голодающим о вечной жизни… А между тем в Италии я просто потерял счет времени, любуясь окружавшей меня красотой. Гордые города и крепости, необыкновенной красоты женщины, церкви и благоухание диких трав в горах… — Он прервался при взгляде на мое лицо. — Ты не веришь мне.
— Нет, только…
Я не могла найти нужных слов.
— Думаешь, я рассказываю тебе сказки, так как принято считать мой народ жестокими, кровожадными викингами, так? Ты веришь в то, что наговорил тебе этот лысый с разыгравшейся фантазией, да? Элеонора, моя мать — крещеная христианка, и мы живем не в логовищах и берлогах, как некоторым хочется думать. Взять хотя бы герцога Вильгельма. В его государстве строят великолепные здания христианского стиля, церкви такой высоты, что, когда смотришь на них снизу вверх, захватывает дыхание, и вообще он потомок фон Ролло, норвежца. Дома у нас даже был христианский священник, научивший нас, детей, читать и писать.
Я не отважилась возразить. Клещом впилось в мою память рассказанное аббатом. Они приносили в жертву людей…
— К сожалению, ему не удалось убедить моего отца в благословениях Белого Христа. Напротив, он имел глупость организовать с противником отца заговор. — Орех, который он вертел в руках, укатился в траву. Эрик задумчиво проводил его взглядом. — Отец приказал убить его.
— Вы убили священника? — не веря своим ушам, спросила я.
— Этот поступок не более варварский, чем то, что твой отец сделал со мной, — поспешно возразил он. — Жестокость не присуща язычникам, дорогая моя, хотя ваши летописцы все время хотят убедить вас в обратном. Именем вашего Бога, которого они также называют Богом любви, вершатся многие кровавые дела…
— Как только ты можешь говорить такое.
Он обхватил мою шею руками, тепло и нежно, и притянул к себе.
— Я не хочу спорить с тобой об этом, Элеонора. Кто хоть раз начнет спорить о правой вере, может подвергнуть свой мир разрушению. Давай сохранять мир и дружбу. Оставь себе своего Бога и позволь мне оставить себе свои божества. Обещай мне это.
Глаза его при этих словах были очень серьезным. Я нутром почувствовала, что он знал, о чем говорил, и скрепила поцелуем свое обещание.
— На чем я остановился? На Италии, да. Я с трудом мог расстаться с этой страной. Настала зима, когда я отправился через Лотарингию на Север, в ваши леса Эйфелевых гор. Банда разбойников напала на группу путников, к которой я присоединился. Они отобрали все, что у нас было, убили всех мужчин — повезло лишь мне, я один смог сбежать. Целыми днями я шатался по лесу, без коня, оружия, боясь вновь попасть в руки разбойников. Мне не у кого было попросить помощи, я не владел языком, на котором говорят в вашей стране, а крестьяне не говорят по-латыни, — правда, боги в те дни наверняка прокляли меня. Вот тогда меня и поймали люди твоего отца, застав меня за сдиранием шкуры с зайца. Они избили меня так, что я на время перестал видеть и слышать.
Страшная картина вновь возникла у меня перед глазами: кровавая куча тряпья вместе с убитыми животными.
— Браконьерство карается строго. Я видела тебя во дворе и подумала, что ты мертв.
Некоторое время он мрачно смотрел перед собой. О Всемогущий Боже, вскоре он преодолеет жажду мести…
— Они бросили меня в ту темницу, где я и узнал твоего отца. Однажды появился монах с деревянным крестом. Заметив кольцо на моем пальце, он быстро забыл про молитву. Он забрал его с собой и удалился. А позднее твой отец сорвал с моей шеи цепочку.
— Что это было за кольцо? — спросила я.
Мой перстень с печаткой. Широкое золотое кольцо с гербом нашей семьи.
Меня осенило дурное предположение. Я вспомнила о сверкающем украшении, которое видела в аббатстве. Не этим ли объясняется загадочный интерес аббата к чужестранцу, интерес, который в конце концов привел к сговору с целью совершения убийства?
— Я все еще спрашиваю себя, не хотел ли твой отец потребовать за меня выкуп. Но по тому, как я выглядел, никто не смог бы узнать, кто я.
Я удержалась от замечания, что сдержанность в его поведении выдавала его благородное происхождение. Каждый чувствовал тайну, окружавшую его, неделями во всех уголках замка только и разговоров было, что о чужестранце. Мужчины обсуждали его невероятную силу, когда вступали с ним в драку, а женщины судачили по поводу того, как он хорош собой, золотокудрый, с сильными руками! Когда я слышала это, то всякий раз испытывала чувство гордости оттого, что он был моим конюхом… И все же мы мучили его, обесчестили, и совершал это мой отец, а я не препятствовала этому, просто извлекала из этого свою выгоду. Меня мучило сознание того, что мы взяли на себя смертный грех и когда-нибудь обязательно придется за все расплачиваться. Я отвернулась, пытаясь сдержать слезы.
— Yfirboetr liggr til alls…[67] — Он с силой положил мне руки на плечи. — Я не хочу, чтобы ты упрекала себя, слышишь? Посмотри на меня.
Он заставил меня повернуться к нему лицом.
— Прекрасная девушка в слезах, я люблю тебя — тебя, вынужденную по моей милости молчать, и
