чисто выбрит, седые волосы трепал разгулявшийся ветер. Алла шагнула вперед, подняла руки, обняв старика за плечи, и крепко прижалась лицом к его груди. Мужик гладил Аллу по голове своей широкой, как лопата, ладонью и что-то говорил. Ветер дул в лицо, выжимая из глаз холодные слезы.
– Это к нему мы ехали через всю Россию? – спросил Стас. – Господи… Ты хоть знаешь, что это за тип?
– Перед тобой известная личность: Романенко Алексей Алексеевич, он же Фрумкин, старый друг отца Аллы. – Радченко, не спавший две ночи подряд, едва ворочал языком. – Похож на нищего. Но относительно недавно он руководил одной из крупнейших артелей, добывающей золото. Так получилось, что мать Аллы умерла рано, и девочка все время была при отце. А он мотался по Северу. В те годы он был хозяином богатейших в стране золотых приисков. Алла ходила в школу в небольшом поселке. Романенко-Фрумкина и его жену Зою девочка знала с детства. Когда отец надолго уезжал, Алла жила в семье Романенко, у которого своих детей не было. Позднее отец Аллы уехал за границу, а друг с женой долго странствовали по России. Наконец переехали в эту дыру.
– Почему именно сюда?
– Ну, Элиста – их не первая и не последняя остановка. Наверное, у старика есть причины прятаться от людей. Ну, «прятаться» – громко сказано. Но и встреч с бывшими приятелями Романенко не ищет – уж это точно. Он менял имена, менял места жительства. Во всех случаях это были захолустные, удаленные от центра населенные пункты. Единственный человек, с кем он продолжает поддерживать отношения, – это отец Аллы. Странно, правда?
– От своего босса я никогда не слышал о Романенко-Фрумкине, – ответил Гуляев. – Сдается мне, что этот старик не в ладах с законом.
– Я проверял, тут все чисто, – ответил Радченко. – У него нет судимостей. Он не связан с криминальными структурами. Супруги Романенко – единственные люди, которые не отказали в помощи, когда Алла об этой помощи попросила. И еще. По своим каналам я попытался навести справки о Романенко и его жене Зое Федоровне, но не нашел в архивах никаких документов. В Пенсионном фонде на этих людей нет данных. Они даже не получают пенсию по старости. По бумагам выходит, что они и на свете не живут.
Глава 19
Радченко загнал машину во двор. Через полчаса хозяева и гости сидели за столом в просторной комнате, заставленной старомодной мебелью. В полированном серванте стопками стояли запылившиеся тарелки пестрого китайского сервиза и хрустальные стаканы, тоже пыльные. Видно, чужие люди в этот дом захаживали нечасто. Но хозяева не страдали от одиночества.
В углу на тумбочке возвышался проигрыватель для виниловых пластинок, рядом – телевизор, единственная ценная вещь в доме, не считая двух ружей, стоявших в темном углу у бельевого шкафа. Посередине комнаты под потолком висел оранжевый матерчатый абажур с длинными нитяными кистями, какие вышли из моды еще в незапамятные времена. На стене репродукция картины «Березовая роща», помещенная в тяжелую золоченую раму. Рядом – выцветшие фотографии в самодельных рамках.
Из окон хорошо виден задний двор, пара дровяных сараев, за которыми начинался глубокий овраг, заросший бурьяном и молодыми деревцами. Вдалеке, на другом краю оврага, потемневший от старости дом с заколоченными окнами и покосившейся печной трубой. Поодаль второй брошенный дом с кособоким крыльцом без ступеней смотрел на мир пустыми глазницами окон. Перехватив взгляд Радченко, старик сказал:
– Много народа отсюда уехало. Кому повезло продать дом, а кто просто бросил. Ну, на Севере я видел места и похуже.
– Да, – отозвался Радченко. – Далеко вас занесло.
– Мы со старухой не любим большие города, – ответил Романенко. – Много шума, много грязи. Нам бы что-нибудь поспокойнее. Потише.
Зоя Федоровна, невысокая женщина лет шестидесяти семи, с зачесанными назад седыми волосами, надела темно-синее ситцевое платье в цветочек. Она не спала полночи, дожидаясь гостей, хлопотала на кухне и теперь выглядела усталой и немного растерянной. Обнимала Аллу, прижимаясь к ней, и начинала плакать. Повторяла, что своих детей бог не послал, но Алла и есть родная дочь. Жаль только, что последнее время они совсем не видятся. Старуха неожиданно замолкла, отошла к окну и стала смотреть на жирных голубей, сидевших на заборе.
– Птицы опять под окном нагадили, – сказала Зоя Федоровна, ни к кому не обращаясь. – Все ищут чего- то. Господи, как надоели… Хоть бы отравы какой посыпать. Проклятые.
Отругав птиц, старуха побежала в кухню, стала греметь кастрюлями, разговаривая сама с собой. Стас Гуляев, молча сидевший за столом, думал, что хозяйка хоть и заговаривается, по десять раз повторяя одно и то же, не разучилась вкусно готовить.
Радченко, усталый и голодный, не хотел тратить время на споры. На широком столе, накрытом белой скатертью, уже стояла сковорода с жареным мясом, над кастрюлькой с вареной картошкой поднимался пар, а на кувшине с холодным квасом выступили капельки влаги. Старик разлил водку, плеснул в стаканы красного вина для женщин и, подняв рюмку, сказал:
– Из Америки позвонил отец Аллы, мой добрый друг Олег Носков. Он сказал, что дочка будет здесь через два-три дня. Мы с Зоей чуть не заплакали. Честно сказать, уж не надеялся я увидеть Аллу. Человеческая жизнь, к сожалению, коротка… Что ж, давайте, дорогие мои друзья, выпьем за эту встречу. Чтобы почаще нам видеться.
Старик замолчал, не уточнив, какая же причина мешала встретиться с Аллой раньше, скажем, год назад. Хватанул рюмку и даже не поморщился. Взял кусок огурца, но положил обратно. Достал платок и вытер набежавшие слезы. Потом встала Алла, подняла стакан с красным вином. Сказала, что в детстве и юности, когда отец жил и работал на Севере, ему приходилась много ездить. В эти недели, а то и месяцы Алла жила в семье дяди Алеши и тети Зои, которые в то время заменили ей и отца, и безвременно умершую мать.
– Я хочу пожелать вам доброго здоровья и счастья. – Алла достала платок, готовая прослезиться. – Я помнила о вас все эти годы. Но отец предупредил меня, чтобы я вас не искала. А если кто спросит, отвечала: ничего не знаю о вашей судьбе. И вот вы нашлись…
Стасу Гуляеву этот утренник приятных воспоминаний со слезами на глазах был неинтересен. Утолив голод, он почувствовал, как голова тяжелеет и кружится от водки и духоты.
Вадим Гурский лежал на чердаке заброшенного дома, приникнув глазами к биноклю с двенадцатикратным увеличением. Рядом, разбросав по сторонам кривые ноги, вытянулся на полу Толик Тузенко. Он таращился на мир через оптический прицел крупнокалиберного карабина и, задумавшись о чем-то, тяжело вздыхал. Лежать было неудобно, жестко. Подстилка из влажной соломы пахла мышами. Кипа пожелтевших от времени газет, сваленных в углу, напоминала о том, что люди бросили этот дом лет десять назад. Сюда даже бродяги не заглядывали, потому что нечем поживиться. И согреться негде: печку разобрали на кирпичи, а бедную хозяйскую утварь растащили.
– Гнилое тут местечко. – Тузенко почесал глаз, натертый о резиновую гармошку оптического прицела. – Как говорят в народе: не баба сгубит, а вши съедят.
– У тебя на уме одни бабы, – не отрываясь от бинокля, сказал Гурский. – Жену, что ли, вспомнил?
– Что жена? – вздохнул Туз. – Вот была у меня подруга, женщина потрясающих форм. Возможно, она возбудила во мне первое и единственное, блин, искреннее чувство. Помню, она любила фруктовые ириски «Мамба». И еще она не носила трусов. Даже зимой. С одной стороны, это очень удобно. Я не про ириски, конечно. Удобно, когда подруга не носит трусов. Захотел и тут же ее – раз… И в дамки. С другой стороны… это как-то негигиенично.
– Говори потише, – сказал Гурский. – Дай людям поспать.
Туз замолчал, к чему-то прислушиваясь. На крыше трепыхались, готовые улететь, куски кровельного железа. Когда налетал порыв ветра, казалось, что наверху кто-то ходит, стуча тяжелыми сапогами. Вскоре стал накрапывать дождь, тяжелые капли, просачиваясь сквозь дырявую крышу, падали на спину и непокрытую голову. В дальнем углу, забравшись в спальные мешки, отдыхали Паша Пулемет и Эльдар Камов. Пулемет громко сопел и, выпуская из груди воздух, шлепал губами, будто выдавал автоматную очередь: ту-ту-ту…
