выломана.
На веревках, натянутых между врытыми в землю шестами, сушилось бельишко, пара тельников и солдатские штаны. Рядом повесили вьетнамские капроновые сети с узкими ячейками и вязанки мелкой рыбешки. В десяти шагах от полосы прибоя горел костерок, возле которого четверо загорелых мужиков вели неторопливый разговор. Свет костра падал на две дюралевые лодки с моторами, уткнувшиеся носами в берег и привязанные веревками к длинным колышкам, вбитым в землю. Ближе к лодкам на брезентовом чехле лежали ружье и патронташ.
Радченко вытащил пистолет, разрядил обойму и пересчитал патроны. Шесть штук. Остальной запас он израсходовал по дороге сюда, реагируя на шорохи в камышах.
– Это рыбаки? – спросил он.
– Попробуй сам догадаться, – ответил Петрушин. – Ну, браконьеры. Уходят на лодках подальше от населенных пунктов. Тут их никто не тронет.
– Тогда чего мы ждем? – спросил он.
– Пусть солнце немного опустится, – сказал Петрушин. – Глаза болят последнее время. Когда стою против солнца, плохо вижу.
– Скоро я грохнусь в голодный обморок, – пообещал Радченко и засунул обойму в рукоятку пистолета. Пустой желудок сердито урчал, от запаха ухи кружилась голова. – Последний раз я жрал вчерашним утром. Если ту баланду можно назвать жрачкой. Полутора суток без харчей – это слишком долго.
Ужин подошел к концу, котелок ухи был съеден почти без остатка, а до ночи еще далеко. Когда ветер менял направление и дул в сторону Радченко, он мог разобрать отдельные слова, из которых складывался общий смысл беседы. Накануне отсюда, с берега, были видны столбы черного дыма, поднимавшиеся где-то на лиманах и болотах, в непроходимых топях. Позже до берега докатилось эхо взрывов. Рвануло далеко, и дым далекий, но рыбаки были обеспокоены, они всерьез подумывали, не сменить ли место стоянки. От греха подальше. С другой стороны, бросать насиженное место, где есть крыша над головой и, главное, где не показываются инспекторы рыбнадзора и менты, регулярно проводившие облавы на браконьеров вблизи поселков и станиц, не хотелось.
Когда солнце зацепилось краем за горизонт и по воде растянулась оранжевая дорожка света, Петрушин поднялся на колени, раздвинул руками тростник. Его задача – рвануть с места и добежать до ружья, пока рыбаки ничего не поняли. Радченко уже отполз в сторону хижины, скрылся в зарослях.
Услышав тихий свист, Петрушин вскочил на ноги, бросился вперед к тому месту, где лежало ружье. Все произошло слишком быстро. Рыбаки, сидевшие у костра, оглянулись на шорох в камышах. Успели увидеть худого, перепачканного грязью бродягу, выскочившего из зарослей. Люди переглянулись, вскочили на ноги, словно по команде. Но ружье уже оказалось в руках Петрушина. Патронташ на ремне он перебросил через плечо, взвел большим пальцем спусковые крючки.
– Всем оставаться на месте, – заорал он, но голос сорвался. – Не двигаться. Руки вверх.
Петрушин навел ствол на человека, стоявшего ближе к нему. Это был бородатый мужик могучего сложения с косым шрамом на щеке.
– Не двигаться, я сказал. Теперь руки за голову. Или стреляю.
Рыбаки снова переглянулись, стараясь сообразить, что же произошло и что их ждет дальше. Бородатый, который был здесь за старшего, подал голос первым.
– Стреляй, – сказал он. – Только сначала ружье заряди.
Петрушин почувствовал слабость в ногах и первый приступ страха. Он не понимал, куда делся его напарник, почему Радченко не выскакивает из камышовых зарослей, как было условлено. Змея его, что ли, укусила? Петрушин поднял ствол вверх. Вместо грохота, от которого закладывает уши, услышал сухой щелчок курка. И вправду ружье не заряжено. Бородатый усмехнулся и, вытянув руку, шагнул вперед.
– Дай сюда, – тихо сказал он.
Кто-то засмеялся. Петрушин попятился, свободной рукой выдернул пару патронов из патронташа. Снова отступил назад, переломил ружье, загнал патроны в патронник. Он действовал на ощупь, но быстро, потому что умел обращаться с охотничьим оружием, а страх не дал задуматься ни на мгновение. Бородатый остановился, оглянулся назад.
– Ни с места, – крикнул Петрушин.
– Не дури, малый, – ответил бородатый. Косой шрам на щеке извивался, двигался, словно земляной червяк. – Отдай ружье.
– Стоять. Иначе всех положу.
– Клади, – разрешил бородатый. – Патронташ водой залило. Порох в патронах сырой. Поэтому погоди до завтра, когда он просохнет. Ну, тогда и выстрелишь.
Мужики у костра заржали как жеребцы. Бородатый двинулся к Петрушину, сжимая кулаки. Одной рукой он ухватился за ружье, дернул ствол к себе, вырвав оружие из рук Петрушина. И бросил на землю. Занес кулак, чтобы влепить его в морду бродяги. И замер на месте. Ударил пистолетный выстрел. Пуля пробила нос лодки, прошла навылет и прошила днище. Вторая пуля попала в лодочный мотор, провернув дырку в кожухе.
– На землю, – сердито рявкнул Радченко.
Для убедительности он двинул кулаком по затылку одному из рыбаков. Мужики повалились как снопы, сваленные ветром, заложили руки за головы и уткнулись в землю. Сейчас шутить никому не хотелось. Петрушин сел на спину бородатого, связал его руки куском веревки.
– Кто пошевелится – замочу, – крикнул он, но предупреждение оказалось лишним. Люди лежали на земле, боясь шелохнуться.
Через десять минут все было готово к отплытию. В целую лодку перетащили канистры с бензином и питьевой водой. Прихватили вяленую рыбу, тельняшки и штаны, что сушились на веревке. Развернули лодку носом к воде, Радченко завел мотор, опустил винт. Посудина двинулась в сторону заходящего солнца, развернулась и пошла вдоль берега.
– Так и лежите, – крикнул Радченко из лодки. – Если кто пошевелится – вернусь обратно. И всех перестреляю.
Слова унесло ветром. Моторка побежала быстрее. Петрушин напился воды из горлышка канистры и сказал:
– Ну и напугал ты меня. До поноса. Я подумал: хана. Эти деятели забьют до смерти, привяжут к ногам камень. И пустят на дно, на корм рыбам.
– А ты чего выскочил раньше времени? Я ведь сказал: выходи, когда свистну.
– А кто же тогда свистел? – удивился Петрушин.
– Я отошел подальше, отлить. Возвращаюсь, ты стоишь с ружьем и орешь, как больной «Стреляю. Руки за голову».
Радченко засмеялся. Петрушин только головой потряс. Он все еще видел морду того бородатого олуха. Его глаза, горящие злобой, косой шрам на щеке, напоминающий червяка. Радченко вытащил из кармана и бросил на колени напарнику пачку сигарет:
– Трофейные. Угощайся.
Мобильник зазвонил, когда Дунаева собиралась открыть книгу и остаток вечера посвятить чтению.
– Это Эрик Озманян, – мужчина говорил бодрым, уверенным голосом, – ваш новый продюсер. Я выкупил контракт у Телецкого, но никак не могу с вами связаться. По домашнему номеру отвечают, что вы больше там не живете. А в загородном доме вообще никто трубку не берет.
– Да, да… – Ольга Петровна присела у стола, она была не готова к серьезному разговору. – Я переехала на дачу подруги. Пока погода хорошая, хоть отдохну. Тут почти нетронутая природа. Река, лес. А воздух такой, что его можно ножом резать и намазывать на хлеб. Благодать.
Ольга Петровна прислушалась к завываниям ветра в печной трубе, глянула в темное окно. По стеклу ползли дождевые капли. Поскрипывала калитка. И надо бы ее закрыть на завертку, но на улице не горит ни один фонарь, темень такая, что выходить за порог страшно. Впрочем, тут, со стороны улицы, хотя бы есть забор.
На задах дома пугающая пустота, там начинался склон глубокого оврага, который уходит куда-то вниз, в заросли молодого осинника. И не видно дна этого оврага, только молодые деревца качаются на ветру, – и
