– Подождет.
Расстегнув «молнию», стажер скинул кожаную куртку, сел на место и стал бросать короткие взгляды на начальника. Что-то важное, это ясно. Следователь даже не скрывает заинтересованности, глазами ест письмо.
– Ну, что я тебе только что говорил? – закончив чтение, Владыкин весело взглянул на стажера. – Говорил я тебе, что Ирошников любитель? Говорил, что он проколется именно потому что любитель?
– Это убийство и письмо – звенья одной цепи? – робко поинтересовался Ливанский.
– Брось ты этот лексикон: звенья цепи, – Владыкин не мог согнать с лица самодовольную улыбку. – Выражайся яснее. Да, скорее всего письмо и убийство вещи взаимосвязанные. Тут, – он ткнул пальцем в исписанный листок, – Ирошников пытается логично объяснить свои действия Я, мол, ни при чем, меня подставляют. А в конце письма обвиняет в преступлениях врача со своей подстанции некоего Вербицкого. Мол, именно Вербицкий и хочет честного Ирошникова утопить. Я разговаривал со всеми врачами с их подстанции, был в кадрах, личные дела смотрел. И Вербицкого хорошо помню. Отзываются о нем, как о прекрасном враче, семьянине образцовом. За глаза, правда, говорят, что он подкаблучник. Такой и мухи не обидит. И этого несчастного Вербицкого, кстати, своего хорошего приятеля, Ирошников пытается оговорить. А тот про Ирошникова худого слова не сказал. Я бы на месте Ирошникова, не стал называть Вербицкого, выбрал более подходящего кандидата. Лучше всего, постороннего человека, не из этой обоймы, не из врачей. В этом случае следователь должен был проверить сведения, установить личность и так далее.
– А может, все-таки проверить этого Вербицкого?
– В Москве народу десять миллионов, каждого не проверишь. Нам нужен Ирошников, и только он. Усек?
– Само собой, – кивнул стажер. – Только не пойму, зачем он тогда это письмо написал? В чем его интерес?
– Как в чем? – Владыкин продолжал улыбаться. – Он понял, что мы подошли слишком близко. И хочет выиграть время, сбить нас со следа и смотаться из города. Видимо, Карповой он предложил переехать из Москвы, скажем, в Петербург. Ну, сменить обстановку и все такое, пообещал жениться. Та и рада стараться. С работы уволилась: я готова, милый, упаковалась. При обыске мы не нашли у Карповой ни ценностей, ни денег. Видимо, она последняя московская жертва. А мне он через какого-нибудь пацана с улицы передает это письмо. Лови убийцу, Владыкин. Хитрый он все-таки малый, но с письмом перестарался.
– А про Питер вы так сказали, к слову? – в эту минуту Ливанский испытывал безотчетное волнение.
– Ирошников несколько лет жил в детдоме, – Владыкин сунул письмо обратно в конверт. – Кто отец – неизвестно. А мать какая-то пьянчужка, лишена судом родительских прав, когда сыну ещё и десяти лет не исполнилось. Спустя год умерла. Позднее сестра матери в Ленинграде отыскалась. Предложила Ирошникову, в то время шестнадцатилетнему подростку, перебраться к ней. Сейчас она на пенсии, живет одна. А прежде работала заместителем директора кинотеатра. Но Ирошников не огласился ехать к тетке. После детдома за ним закрепили комнату в Подмосковье. Служил в армии, потом поступил в первый мединститут, ныне университет. Потом работал на «скорой». Одно время перешел на труповозку, чтобы расплатиться за кооперативную квартиру. Он рассчитался за квартиру и вернулся на «скорую», а с недавнего времени, видимо, решил, что деньги можно легче зарабатывать.
Владыкин набрал четырехзначный телефонный номер, спросил у секретаря, на месте ли прокурор и можно ли зайти к нему через полчаса. Получив утвердительный ответ, Владыкин спрятал конверт в кармане пиджака, пообещав стажеру дать почитать письмо позже.
– Сейчас набросаем план оперативно-розыскных мероприятий, вместе поднимемся к прокурору и получим «добро», – Владыкин придвинул к себе чистый лист бумаги. – Вот ты, Юра, окажись на месте Ирошникова, куда бы направился?
– Не знаю, – Ливанский натужно высморкался в платок. – Может, к тетке и поехал. А может, ещё куда. Но в Москве бы не остался. С другой стороны, у тетки можно засветиться.
– Во-первых, Ирошников думает, что о существовании его тетки мы ничего не знаем, – Владыкин снял колпачок с ручки. – Во-вторых, он одинокая душа. Роднее этой бабы, тетки то есть, у него нет никого. Рубль за сто, что к ней он и поедет. Это, Юра, и есть любительщина. Ты бы не поехал, ты какой никакой сыщик, рассуждаешь трезво и логично, как профессионал. Ты бы и письмо в прокуратуру не написал. А он другой человек.
– Конечно, вы правы, – польщенный Ливанский утонул в своем счастье.
– Письмо принесли недавно, значит, Ирошников ещё в Москве, – Владыкин что-то записал на бумаге. – Начать надо сей же момент, с Ленинградского вокзала начать. Взять под контроль все поезда до Питера, всех пассажиров. Плюс аэропорт, хотя туда он вряд не сунется, слишком рискованно.
– А что еще?
– У прокурора узнаешь, – Владыкин встал и, собрав со стола все папки, запер их в сейфе. – Пойдем к начальству, доложимся. Знаешь, Юра, я не люблю громких слов, пафоса, высокого штиля, поэтических выражений. Но сейчас мне хочется кое-что сказать почти что стихами. И я скажу: яйца Ирошникова в наших руках.
Через полтора часа Ливанский вышел из здания прокуратуры, посмотрев на часы, заспешил к троллейбусной остановке. Кто-то из встречных пешеходов больно толкнул Ливанского в плечо, назвал по имени. Остановившись, стажер увидел перед собой румяную физиономию следователя Богомолова.
– Куда спешишь? – Богомолов, как всегда, улыбался.
– Владыкин дал поручение за бумажкой одной съездить, – Ливанский потер ладонью ушибленное плечо. – Это дело по порезанной проститутке я в сейф запер. Если сейчас хотите забрать, ключи у Владыкина.
– А, с этим успеется, – отмахнулся Богомолов. – Владыкин, смотрю, тебя совсем загонял. Потерпи, не долго уж тебе стажером осталось мучиться.
– Я не мучаюсь, мне нравится с ним работать, – искренне признался Ливанский.
– А с этим убийцей как дела продвигаются?
– Ловим, – Ливанский решил не раскрывать подробностей дела.
