– Что пишет Галчонок? – спросил он. – Ведь вы же читали письмо?
– Читали, – ответил Колчин. – И ты прочитаешь. Всему свое время.
– И все-таки, что она пишет?
– Пишет, что соскучилась. Ждет встречи с отцом. Ничего особенного.
– Это для вас ничего особенного, – Дьяков снова всхлипнул. – Задавайте свои вопросы.
Колчин встал, поменял кассеты в видеокамерах.
– Лучше расскажи все по порядку, – сказал он. – Потому напиши все на бумаге. И только после этого я перейду к вопросам. Договорились?
– Договорились. Черт с вами.
Дьяков погладил рисунок ладонью, свернул его и спрятал его в кармане брюк.
Москва, Лефортовский СИЗО. 4 ноября.
Весь день Медников, ерзая на табурете у окна, ожидал вызова в следственный кабинет. Накануне Беляев обещал заглянуть на минутку, он, скорее всего, не обманет. Медников был спокоен и сосредоточен на своих размышлениях. Эту ночь он провел спокойно. Его не мучили кошмары и дурные предчувствия. Днем он не страдал ни от тишины, ни от шагов в коридоре, он слышал, как с другой стороны двери поворачивается «волчок», задвижка на глазке. Контролер смотрит через толстое стекло, видит Медникова, сидящего у стола, «волчок» снова поворачивается, в коридоре слышны удаляющиеся шаги.
После обеда, вполне сносной похлебки, серого картофельного пюре, политого мучным соусом и компота, Медников, постучав в дверь, попросил контролера принести ему пару листков бумаги и карандаш. Он не собирался строчить жалобу, просто, чтобы чем-то занять себя, решил составить большой кроссворд. Это занятие быстро убивает время. Через полчаса два листа бумаги и карандашный огрызок лежали на столике. Медников, повертев бумагу, стал раздумывать над ключевым словом, уже приняться за дело, но тут прибыл конвой и его отвели в тот же следственный кабинет, где накануне они разговаривали с Беляевым.
Сегодня подполковник был хмур и неприветлив, на встречу не поднялся, не позволил себе даже жалкой улыбки. Медников, всем сердцем ждавший этих малых добрых знаков, приуныл.
– Я только на одну минуту, – сказал Беляев. – Обещал и приехал.
Он смотрел не в глаза Медникова, а в дальний темный угол, где, привинченный к полу, стоял стул с жесткой спинкой. Медников вздохнул, он понял, что хороших известий нечего ждать.
– Ты виделся с Любой? – спросил Медников, через этот вопрос, стараясь затронуть душевную струнку, а там уж подобраться к главной теме: что известно следствию и чего ему, Медникову, ждать от жизни.
– Виделся, – кивнул Беляев, продолжая смотреть в угол. – Вчера вечером.
– Она ничего не передала мне? Ну, сигареты, пожрать или хоть записку?
– Нет, – покачал головой Беляев. – Она ничего не передала. Ни еды, ни сигарет. И записки не написала. Она велела кое-что передать тебе на словах. Но я этого делать не буду. Потому что её послание – сплошь нецензурная брань и проклятья. Самое мягкое, что она сказала: «Мне жаль, что я не увижу, как он сдохнет. Но я сумею это вообразить, представить себе. И каждый раз в моем воображении он будет умирать по- новому. Мучительно и больно». Прости, но я лишь повторил её слова.
– Другого я от неё и не ждал, – горестно покачал головой Медников. – Большой человек. Видимо, сейчас у неё обострение.
– Возможно.
– Сергей, я уверен, что это недоразумение, эта ерунда рано или поздно кончится, – Медников прижал к сердцу ладони. – Я ни в чем не виноват. И хочу, чтобы именно ты это знал.
– Это не ерунда, – сурово покачал головой Беляев. – Я понимаю, что ты выстроил линию обороны, ты уйдешь в глухую защиту. Ты неплохо подкован юридически и все такое. Сейчас днем и ночью ты только об этом и думаешь. Ты просчитываешь варианты, сочиняешь правдоподобные ответы на вопросы, которые тебе зададут. Мой совет: не трать на это время.
– Но почему? – Медников удивленно округлил глаза.
Беляев минуту подумал, выдержав драматическую паузу. Наконец разжал губы.
– Я не имел права этого говорить, но скажу. От меня ты это узнаешь или завтра от следователя, уже не имеет значения. Дьякова мы взяли в Мадриде. Он дал на тебя полные исчерпывающие показания. Разумеется, его слова будут подкреплены следственными действиями. Это займет некоторое время. Но доказательная база будет очень крепкой. Шансов у тебя никаких. Остается написать чистосердечное признание. И в самом начале своего опуса надо указать, в каком месте ты спрятал препарат СТ – 575 и где похоронен труп доктора наук Ермоленко. Чистосердечное признание – это единственный шанс спасти жизнь. Хоть бы жизнь.
– Но я ничего, – начал Медников и запнулся.
– Последуй моему совету. Иначе… Я врагу не пожелаю того, что сделают с тобой. У следствия нет ни тени сомнения в твоей виновности. Все настроены очень решительно. Короче, ты спекся.
Пару минут Медников молчал. Он вцепился пальцами в край стола так, что побелели пальцы.
– Господи, – прошептал он. – Господи… Я хочу в камеру.
Этой ночью Медников совершил неудачную попытку самоубийства. Он проткнул сонную артерию огрызком карандаша, потерял полтора литра крови, и следующие три дня провел в тюремной больнице. Там же на больничной койке он написал то, что от него требовали.
Поселок в пригороде Мадрида. 4 ноября.
С показаниями Дьякова закончили к обеду. Нестеров и Колчин проводили допрос по очереди, сменяя друг друга. Дьякову, чтобы тот не вырубился от потери крови и изнеможения, смог, преодолевая боль, говорить, кололи транквилизаторы и раствор морфина. Нормальную пищу заменил калорийный бульон, в
