который покрошили пропущенные через мясорубку отварные бобы, белковые добавки, цветом и запахом напоминающие костную муку, и мелкие хлебные крошки. На вкус тошнотворное, но питательное, поддерживающее силы пойло.
Запустив в горло трубку, Дьяков, избавленный от необходимости совершать глотательные движения, всасывал в себя этот раствор. Затем полоскал рот водой с разведенными в ней марганцовкой и антибиотиками. После бессонной ночи, он не чувствовал ни усталости, ни упадка сил. Дьяков сидел за столом, наблюдая, как Колчин приклеивает к отснятым видеокассетам бумажные клейкие полоски, нумерует их и складывает в чемодан. Нестеров, сменивший полицейскую форму орехового цвета на голубую рубашку и серые брюки, возился с аппаратурой. Он снимал камеры со штативов, отсоединял аккумуляторы, упаковывал вещи в сумки. Развинчивал зажимы и крепления, складывал треноги в футляры, а затем перетаскивал это имущество наверх в кладовую, и снова возвращался.
– Я хочу кофе, – сказал Дьяков.
Он говорил громко, но порезанный язык так распух, что перестал ворочаться, слова выходили неразборчивыми, приходилось дважды повторять, чтобы тюремщики поняли смысл просьбы.
– Хочу чуть теплый кофе с сахаром.
– Натуральный или растворимый? – Нестеров отставил в сторону последний не разобранный штатив.
– Сойдет растворимый.
– На кухне есть рагуста. Лично я обожаю рагусту. Крепкая штука с кислинкой.
– Отлично, давай. Большую чашку. Но только не горячий, иначе я не смогу пить.
– Хорошо. Я понял.
Нестеров поднялся по лестнице в гостиную, прошел на кухню, достал с полки железную банку кофе с зеленой этикеткой и большую чашку. Открыв банку, насыпал в чашку четыре ложки кофе и столько же сахара, налил из чайника теплой воды, поболтал ложечкой. Колчин внизу продолжал укладывать кассеты в мягкий чемодан, обтянутый гобеленовой тканью. Он насвистывал себе под нос вальс из оперетты Кальмана, безбожно перевирая мелодию. Закончив с кассетами, хотел застегнуть «молнию», но карабинчик дошел до середины и застрял на месте, зажевав ткань.
– Скоро уезжаем? – спросил Дьяков.
– Примерно в шесть вечера.
– Откуда вылетает наш самолет?
– Пока не знаю. Нам позвонят и сообщат точное место и время.
– У меня сигареты кончились.
Дьяков скомкал пустую пачку, бросил её на пол и отфутболил ногой в угол. Порывшись в кармане, Колчин достал свои сигареты, положил их на стол.
– Давай письмо, – сказал Дьяков.
– Сейчас принесу. Подожди минуту.
Колчин вернулся к чемодану, присел на корточки и стал возиться с «молнией», но карабинчик не двигался. Дьяков прикурил сигарету, пустил дым и стал разглядывать фильтр, испачканный сукровицей. Нестеров, спустившись по лестнице вниз, поставил на стол чашку кофе, вернулся к штативу и неторопливо начал вывинчивать гайки из складных ножек.
– Хороший кофе, – сказал Дьяков, чмокая разрезанной губой. – Сначала я выпью эту чашку. Затем выкурю сигару. У вас есть сигары? Отлично. И только потом прочитаю письмо. Нет, лучше не так. Я буду курить сигару и читать письмо дочери. Оно длинное?
– Не очень.
– Страничка?
– Около того.
Колчину наконец удалось застегнуть «молнию». Он поднял чемодан, перенес его к лестнице. Затем вошел в ружейную комнату, плотно закрыл за собой дверь, распахнув дверцы металлического шкафа, стал разглядывать ружья, стоявшие вертикально, на подставках. Протянув руку, он вытащил пятизарядный «Браунинг» двенадцатого калибра. Тряпкой стер пыль с цевья и ствола. Порывшись на полках стеллажа, нашел коробку с нужными патронами, каждый из которых содержал в себе пятьдесят два грамма крупной дроби. Разорвав бумажную полоску на картоне, вставил патроны в окно подавателя ствольной коробки. Поставил ружье к стене, достал из портфельчика запечатанный конверт, держа его за спиной, вернулся в гараж.
Дьяков уже выпил полчашки кофе и теперь ожидал, когда принесут письмо дочери. Колчин подошел к столу, бросил конверт. Дьяков повертел конверт в руках, от волнения пальцы его подрагивали. Он разорвал бумагу по линии склейки, вытряхнул листок бумаги. Развернул его. Листок оказался чистым, ни строчки, ни буквы… Колчин, скрестив руки на груди, стоял перед столом, внимательно глядя на Дьякова. Нестеров, покончивший со всеми делами, сел в кресло и вытянув ноги, жевал ириску.
– Где письмо моей дочери?
– А это чем тебе не нравится? – спросил Колчин. – Кажется, такое же ненаписанное письмо ты передал родителям Уильямс. Этим жалким старикам.
Дьяков дернул ногой, зазвенел цепью. Он скомкал бумагу, разорвал её, до боли сжал зубы.
– Дерьмо…
Колчин дошел до ружейной комнаты. Взял «Браунинг» и вернулся на прежнее место. Дьяков сидел за столом, опустив руки, и смотрел в сторону, на верстак. Колчин поднял ствол помпового ружья, плотно обхватил пальцами пистолетную рукоятку.
В последний момент Дьяков захотел встать, но не успел. По гаражу прокатился выстрел, такой громкий,
