– Сволочь.
Ландау вытер рукавом нос. Но уже понял, что жизнь его вне опасности, а на чужой смерти всегда можно немного заработать. В жизни всегда так: кому могила, а кому раздача слонов.
– Краснопольский отобрал все мои сбережения. Ну, все что я скопил на машину. И на дачу. А дальше хотел с моих родственников деньги тянуть. Выдоил бы их до нитки, а потом меня грохнул. Вот так. Теперь денег даже на обратную дорогу нету.
– Ну, ты пошарь у них по карманам, – посоветовал Логинов. – Авось, чего наскребешь.
Ландау словно ждал этого предложения. Он опустился на корточки перед Краснопольским, стараясь не смотреть в его обезображенное лицо, распахнул полы твидового пиджака.
Фомин лежал на спине, слыша свист в прострелянной груди. Боли не было, только эти свисты в груди. На лицо падали капли дождя, дул холодный ветер, но воздуха не хватало, до одури хотелось пить. Фомин слизывал языком капли, попадавшие на губы. Почему-то вода оказалась соленой, даже горькой на вкус. Он вцепился пальцами в рубашку, дернул руками в стороны, стараясь разорвать ткань, чтобы немного легче дышалось, но не смог. Руки налились слабостью, стали непослушными, чужими. От рубашки даже пуговицы не отлетело. Фомин закрыл глаза, он надеялся увидеть старуху смерть с косой или черного ангела, неземное существо, которое заберет его грешную душу и утащит в ад. Но видел только темноту. Всю жизнь он полагал, что смерть рано или поздно настигнет его, от этого не уйдешь, никому не дано вечной жизни. Но почему все так просто, буднично и тупо?
Вместо величественной старухи с косой появился какой-то недоделанный хрен, пальнул пару раз из своей пуколки. И все кончилось.
Фомин снова слизал с губ соленую воду и открыл глаза. Но почти ничего не увидел, взгляд застилала густая пелена, будто его накрыло туманным облаком. Но вот в этой мути обозначился абрис человеческой фигуры. Кажется, над ним склонился какой-то мужик, лица не рассмотреть. Он пытается что-то сказать или спросить. Кто это? Возможно, та самая сволочь, которая убила Фомина. Человек расстегивает куртку, шарит во внутренних карманах, вытаскивает что-то. Ясно, бумажник с деньгами увел. Черт с ним, с бумажником. На том свете наличные все равно не принимают.
Фомин, наконец, почувствовал боль и сказал:
– Черт, в ухе опять стреляет. Этот проклятый лепила…
Он не закончил фразу. Открыл рот и не закрыл его. Ландау, сидевший на корточках возле Фомина, поморщился. Он не любил вида смерти. Но не выгрести все бабки просто глупо. Ландау обшарил карманы брюк, сунул за пазуху лопатник и стопку бумажных денег, перехваченных резинкой. Хороший навар. Не даром Ландау все считают сообразительным малым. Говорили, что у него большое будущее. Так оно и есть.
Он встал на ноги и обратился к Логинову.
– А можно я кое-что из машины заберу? – попросил он. – Одну мелочь. По деньгам она ничего не стоит.
– Забери, – кивнул Логинов. – Мне до лампочки.
– Ключ от тачки у меня, – сказал Ландау. – Я его на приборной доске оставлю. Чтобы вам не искать.
– Хорошо, – кивнул Костян. – Сейчас мы уезжаем. Хочешь, подвезем тебя? Ну, хотя бы до станции?
– Нет, спасибо. Я как-нибудь сам. Не хочу обременять.
Ландау залез на переднее сидение, обернулся к Ленке.
– Видишь, все хорошо кончилось, – сказал он. – Я и не сомневался.
– А я сомневалась, – сказала Ленка и заплакала. – Очень сомневалась.
Ландау, открыв бардачок, запустил в него обе руки и ужом выскользнул из машины, бросив на приборную доску брелок. Когда через десять минут бумер поравнялся с одиноким пешеходом, шагавшим вдоль обочины, Ландау лишь махнул рукой. Мол, не тормозите. Катите дальше, в свою жизнь. За машиной проехал мотоциклист в черном шлеме. Ландау остановился и проводил его взглядом. Когда мотоцикл скрылся из вида, прибавил шагу. В руке он сжимал приз Краснопольского, завернутый в вощеную бумагу.
Эпилог
Четыре месяца спустя
Бобрик в куртке на рыбьем меху и черной шапочке, натянутой до бровей, поеживаясь от порывов ветра, стоял у входа в театр и от нечего делать наблюдал за потоком машин, медленно проплывавших по заснеженной мостовой. Премьерный спектакль «Черный бумер»подошел к концу, публика схлынула, шикарные дамочки в шубах и разодетые мужики укатили в темноту московского вечера. Но праздник продолжался. Под парами стояли два огромных автобуса и три десятка иномарок, которые отвезут гостей и звезд сцены званный ужин в одном из шикарных ресторанов.
Фасад здания, разукрашенный, как новогодняя елка, подсвеченный прожекторами, с рекламным щитом на фронтоне, музыка, звучащая из динамиков, мерцание разноцветных гирлянд, натянутых над площадкой перед главным подъездом, все это действовало, как бутылка шампанского, выпитая на голодный желудок.
– Ну, как впечатление? – Элвис, распечатав пачку сигарет, прикурил. – Приобщился к высокому искусству?
– Это круче «Лебединого озера», – ответил Бобрик, который видел отрывки из «озера»только по телеку. – Забористо. Пробирает.
– Честно говоря, я за Ларису волновался.
– И я тоже переживал, – кивнул Бобрик. – После таких танцев ноги до самой задницы сотрешь.
Бобрик оказался в театре второй раз в жизни, правда, первый поход можно в расчет не брать. Это было
