– Я понимаю, с чем связался.
– Если ты облажаешься, Демидов тебя в утиль сотрет. И я ему помогу в этом начинании. Нашим хорошим отношениям с тобой наступит конец. Ты потеряешь все. Забудь о карьере и деньгах. Станешь в забубенной юридической консультации давать советы выжившим из ума нищим старухам. За копеечную плату. Нравится?
– Не очень. И все-таки это мое дело.
– Но, скорее всего, тебе вообще не дадут работать в Москве, – Саморуков упал в кресло. – Даже в юрконсультации. Вообще нигде. Демидов очень постарается до конца раздавить тебя, а он влиятельный человек. С огромными связями. У тебя не останется друзей, потому что у нищих друзей не бывает. Будешь в колхозе, где-нибудь на сто первом километре, на тракторе землю пахать.
Радченко живо представил себе бескрайнее поле, черное от проливных дождей. Он сидит в холодной кабине, впитавшей в себя запахи солярки и ветоши. Радченко глушит двигатель, достает из-под сидения узелок с обедом. Несколько вареных картофелин, пара ломтей плохо пропеченного ржаного хлеба и бутылка молока, в котором плавает жирная муха. Он наблюдает, как на краю поля ветер гнет до земли молодую березку, срывая с нее последние листья, а дождь барабанит по стеклам кабины, выбивая мелодию похоронного марша. Картина получилась такой жизненной, что стало жалко самого себя. На одной чаше весов достаток, карьера, теплое место преуспевающего в конторе «Саморуков и партнеры», на другой…
– Я жду твоего ответа.
– Не хочу бросать это дело. И не брошу, – ответил Радченко.
Минута тягостного молчания, слышно лишь, как босс постукивает пальцами по бронзовому чернильному прибору.
– Ладно, Дима, это твое решение, – Саморуков выглядел расстроенным и усталым. – Теперь давай по существу. Что там и как? Рассказывай.
– Весь вопрос в этом проклятом пистолете. У следствия есть главное вещественное доказательство совершения преступления. Все остальные доказательства, показания свидетельницы и потерпевшего – по боку. Если бы не этот ПМ, я бы развалил дело в пять минут.
– И какие планы? – усмехнулся он. – Ты хочешь проникнуть в прокуратуру и выкрасть ствол из комнаты, где хранят вещественные доказательства?
– Но это не наш стиль работы, – покачал головой адвокат.
Глава двадцать вторая
Слушанье дела открылось в начале июня. Радченко удалось лишь дважды получить разрешение на встречу с обвиняемым в следственном кабинете местной тюрьмы. Костя Логинов был замкнут, адвокатам он верил меньше, чем телевизионным дикторам. Но держался неплохо, признательных показаний в ходе предварительно следствия от него добиться не смогли, хотя контролеры СИЗО и следаки очень старались: Костя дважды в бессознательном состоянии попадал в тюремный лазарет, якобы с приступом стенокардии и простудой. И врачи возвращали его к жизни.
– То, что я дожил до суда – уже чудо, – сказал он. – Я думал, что из меня выбьют душу в первую же неделю после ареста.
Радченко положил перед подзащитным блокнот со своими заметками, разборчивым подчерком четко прописана линия защиты. Что и когда полагается говорить, о чем лучше промолчать, а что навсегда вычеркнуть из памяти, будто и не было этого. Пока Костян, низко склонившись над столом, читал и перечитывал исписанные листки, Радченко в тысячный раз прокручивал в памяти все обстоятельства дела.
Около полугода назад четыре московских парня, заехали сюда в этот город на ворованной иномарке. Оставшись на мели, решили грабануть фирму, торговавшую какой-то компьютерной лабудой. Подъехали к этой конторе на той самой тачке. Один приятель остался в машине, трое вошли в помещение через парадную дверь, надеясь пугнуть охранника пистолетом и забрать недельную выручку. Но оказалось, что в той фирме московских гастролеров уже поджидали их старые знакомые, которые хотели свести счеты с Костей и его друзьями. До появления Логинова и его бригады бандиты, приехавшие на место первыми, заперли персонал фирмы в тесной комнате, избили охранника. Единственный человек, который видел или слышал все происходящее – девчонка кассирша. Но следователи не получили от нее внятных показаний. Девка якобы испугалась до смерти, залезла под стол и не вылезала из-под него, пока не стихли выстрелы.
А шмаляли много и долго. Костя и его парни перестреляли своих недругов и сами понесли потери. Одного из парней задела пуля. Когда троица вышла из подъезда на улицу, унося из фирмы пакет с деньгами, на месте оказались менты. И снова перестрелка с печальным итогом. Три служивых ранены, один из них в последствии скончался в больнице, оба приятеля Кости, заходившие с ним в контору фирмы, убиты наповал. Четвертый друг, сидевший в машине, дал по газам, скрылся места преступления, решив, что бегство – единственный выход из тупика. Ни того парня, ни тачки найти не удалось. Логинова повязали, когда он сидел на асфальте, обхватив голову руками, и смотрел на мертвых друзей, словно не понимая, что их уже нет. Пистолет с расстрелянной обоймой валялся в двух шагах от него.
Дальше началась рутина. Предъявление обвинения. Допросы, холодный карцер, ночные допросы, «стаканчик», конура размером полметра на полметра, где теснота такая, что подследственный не может присесть на корточки. И вынужден был часами стоять по щиколотки в холодной воде. Снова допросы и карцер. Потом короткая передышка в больничке, куда Логинова поместили с двухсторонней пневмонией и отбитыми почками. Как только Костя смог самостоятельно передвигаться и принимать пищу, его снова засунули в камеру на двадцать коек, переполненную человеческими отбросами.
– Что ж, вижу, что с моими шансами ловить нечего, – сказал Логинов, закончив изучение записной книжки адвоката. – Линия защиты так себе, прогибается. У меня уже есть ходка на зону. Надеяться на поблажки присяжных, это как в домино: пусто-пусто. Короче, на шее петля, а под ногами пустота.
– Война еще не проиграна, – ответил Радченко.
– Думаешь, есть шанс? Или так… Вола крутишь? – Логинов посмотрел на адвоката с интересом. – Меня, можно сказать, взяли с дымящейся пушкой в руке. На меня повесят убитого мента, хотя этого шмальнул вовсе не я. Плюс ограбление той конторы, плюс хранение оружия, плюс…
Логинов загибал пальцы.
