Этот госпиталь только что построили. Одна половина была уже полностью отделана. Вокруг нее раскинулись лужайки и парковки для машин. Другая половина здания была еще в лесах. Фрэнсис один раз уже посещала этот госпиталь. Тогда ей нужно было зарегистрироваться как будущей пациентке. Регистрация потребовала заполнения множества всяких документов. Часть из них имела отношение к местному органу здравоохранения Испании, а часть – к соответствующему подразделению комиссии ЕЭС. Фрэнсис, как гражданка страны – члена Сообщества, имела право воспользоваться привилегиями, предоставляемыми ей государственной системой здравоохранения Англии в любой другой стране ЕЭС. Медсестры, занимавшиеся с ней, не выказали тогда ни малейшего удивления. Судя по всему, ее желание рожать в Севилье представлялось им абсолютно естественным.
Ана и доктор Рамирес позаботились о Фрэнсис. Ей была предоставлена хотя и небольшая, но отдельная палата, совсем рядом с операционной. Из окна палаты открывался приятный вид на только что разбитые лужайки с жесткой испанской травой, рощицей молодых пальм и скамейками, выкрашенными в столь любимые севильцами желтые, белые и розовые тона. В парке стояло также несколько больших круглых бетонных клумб, правда, еще без цветов. Пожилой испанец в потертом комбинезоне любовно поливал насыпанную в них красноватую землю. За пальмовой рощицей виднелись жилые дома северного района Севильи, украшенные, словно челками, свисающим с балконов бельем. Еще дальше за ними возвышались несколько островерхих церковных зданий – видимо, там стоял монастырь. Позолоченное распятие, укрепленное на самом высоком из них, ярко блестело на солнце.
Сама палата тоже была новенькая, с иголочки, чистенькая и вылизанная, с белыми стенами, белым полом, белой кроватью, белой тумбочкой, белым тазиком и зеленоватыми шторами. На тумбочке стояла ваза с желтыми розами и карточкой: „От Аны. С наилучшими пожеланиями'. Других цветов и карточек не было. Комнату можно было бы назвать безликой, однако Фрэнсис она представлялась белым листом бумаги, на котором вот-вот должно быть что-то написано.
Фрэнсис присела на белый пластиковый стул, стоявший у окна. Она переоденется в больничный халат и ляжет в кровать, когда ей скажут, но не раньше. Медсестра обещала вернуться через пять минут, и Фрэнсис не сомневалась, что так оно и будет. А пока она посидит на стуле, настраиваясь на то, что ей предстоит, и посмотрит на старика, поливающего клумбы. Он что, собирается сажать семена? Разве стоит делать это в декабре, пусть даже в Севилье, в такой мягкий солнечный день, который неожиданно может превратиться в ветреный и холодный, как тот, отстоящий теперь почти на два года назад, когда Луис последовал за ее такси в аэропорт и в течение нескольких часов убеждал остаться?
Тогда она не осталась. И была горда тем, что не осталась. А теперь, посмотрите на нее, беременную от Луиса, в этой испанской больнице. Последние месяцы были для Фрэнсис такими необычными, что она уже почти не помнила себя той, которой была раньше. А вскоре она опять станет другой, станет матерью, и у нее начнется новая жизнь.
После последнего приезда в Севилью Фрэнсис несколько недель прожила в квартире Аны. Первоначально планировалось, что она проведет это время в номере Луиса в его гостинице. Луис очень хотел этого, правда, сам собирался на этот период перебраться в Мадрид. Но неожиданно на пути этих планов возникло препятствие в виде Хосе. Он был в ярости от беременности Фрэнсис. Раньше он любил ее, даже восхищался ее остроумием, но теперь она вызывала в нем ярость. Хосе ничего не имел против того, чтобы у его отца была подруга. Конечно, подруга-англичанка – это что-то необычное, но Хосе мог смириться и с этим, но никак не с тем, что эта подруга забеременела от его отца и собирается рожать в Севилье, городе, где живет сам Хосе, где живут его мать и бабка, где Гомесов Морено знают и уважают. Для Хосе была невыносима мысль и о том, что у его отца скоро будет еще один ребенок. Пусть он еще долго будет только малышом, но когда-нибудь он может поставить под угрозу уже абсолютно привычное для Хосе положение единственного сына и наследника. Хосе не мог даже допустить мысли о том, что вся эта ситуация могла возникнуть по вине его отца. Это исключено! Значит, во всем виновата только Фрэнсис.
Хосе исключил встречи с ней. Он не отвечал ей по телефону. В ответ на просьбу Фрэнсис как-то повлиять на сына Луис заявил, что ничего не может поделать. Он грустно сказал ей:
– Ты должна была предполагать все это с самого начала.
Теперь он никогда не сердился на нее, был добр и внимателен, исправно звонил ей каждый день, справляясь о здоровье, но отклоняя все ее попытки поговорить по душам.
– Ты знаешь, что такое моя семья и что такое Испания. Если ты приняла решение, то должна быть готова к его последствиям. А ты отважилась принимать решения и за себя, и за меня.
– Мне казалось, что Хосе относится ко мне дружески.
– Он считает, что ты его обманула.
– Но Ана…
– Ана – это другое. Она мыслит более современно, чем Хосе, хотя и приходится ему теткой. Однако зачем я тебе все это говорю? Чего я волнуюсь? Ты знала, на что шла, Фрэнсис, ты знала. Я ничего не скрывал от тебя, я говорил все как есть. Почему ты думаешь, что если изменилась сама, то и все вокруг должно измениться в угоду тебе?
– Потому что происходящее со мной кажется мне таким естественным…
– Пожалуйста, не продолжай, – сказал Луис, – не надо.
Фрэнсис нагнулась и достала из стоящей на полу сумки два письма. Одно было от Барбары, другое от Сэма. В обоих речь шла о домах – новых домах, где они уже жили или собирались поселиться. Фрэнсис прочла письма несколько раз и каждый раз удивлялась тому, какое огромное ощущение спокойствия и поддержки они ей дают. Барбара писала, что ее квартира расположена в многоэтажном доме в Лэнсдауне, в хорошем районе. Квартира с балконом, очень солнечная, с красивым видом, открывавшимся из окон. После одноэтажного дома, конечно, раздражает необходимость подниматься по лестнице, но владелец скоро установит лифт, что будет очень кстати, когда Фрэнсис приедет с малышом. Часто приходит Уильям, приносит книги, цветы и необычные сорта сыра.
„Я думаю, он по-прежнему навещает и Джулиет, так что для него мало что изменилось. Тебя же, напротив, ждут большие перемены, и надеюсь, ты не будешь разочарована. В жизни часто так бывает: ты выбираешь что-то абсолютно подходящее для тебя, но потом вдруг с удивлением обнаруживаешь, что последствия твоего выбора оказываются не столь желанны. Но свою природу не обманешь, особенно если приходишь к ее пониманию в зрелом возрасте. Я думаю о тебе'. Подписано письмо было: „С любовью, твоя мама'. Насколько помнила Фрэнсис, Барбара с давних пор не любила, чтобы ее звали „мама', ей больше нравилось строгое слово „мать'. Но Лиззи и Фрэнсис упорно называли ее „мама', потому что так называли своих и чужих матерей все девочки в их школе – „моя мама', „мама Линн', „мама Сэлли'… Конечно, для Барбары это было страшное слово. Действительно, никому бы и в голову не пришло считать ее образцом материнства. Но письмо получилось хорошее, теплое и, как ни странно, произвело на Фрэнсис большее впечатление, чем более, с первого взгляда, любящее, заботливое, однако и более жалостливое письмо от
