– Тогда звони.
– А эта гостиница в горах может оказаться находкой для любителей природы…
Ники повысила голос почти до крика:
– Фрэнсис, звони же ему!
Она так и сделала, и он сказал, что будет очень рад видеть ее. Затем он написал ей, что будет лично сопровождать ее во все три „посады', покажет ей сельскую местность и прелести Гранады, Кордовы и Севильи. В письме он обещал целиком посвятить себя Фрэнсис во время ее поездки.
– Вот это да! – воскликнула Ники.
– Не будь глупой.
– Смотри, осторожнее… Средиземноморские мужчины…
– Он средних лет, женатый католик, и я его почти не знаю.
– А тебе не нравится общаться с женатыми мужчинами?
– Не нравится, – ответила Фрэнсис. Ники ненадолго перестала печатать.
– Проблема в том, что других-то не так уж и много. Если они не женаты, то, значит, либо голубые, либо дураки.
Фрэнсис быстро бросила взгляд в сторону, на Луиса. Он совсем не похож на дурака. И, если уж на то пошло, он не похож и на женатого человека. Такого, скажем, как Уильям, по которому сразу видно, что он от кого-то зависит и кем-то управляется. Луис Гомес Морено выглядел очень независимым, почти обособленным. Может быть, так и бывает, если в течение пятнадцати лет ты сам выбираешь себе рубашки и носки? Тогда ты перестаешь выглядеть так, будто кто-то держит тебя под контролем, ты перестаешь выглядеть как чья-то собственность. Эта красивая стрижка (волосы у него вились сильнее, чем у сына), отлично выстиранная рубашка, целая коллекция безделушек в карманах с внутренней стороны двери и на приборной панели машины, этот суперсовременный телефон – все было выбрано им самим, равно как ею самой были выбраны ее голубая юбка, вещи в чемодане и то, что она не покрывала ногти лаком. Это жизнь в одиночку, будь ты при этом женат или нет. Ты все решаешь сам. Сам и всегда. Иногда это приятно, а иногда от этого слишком устаешь.
– О чем вы думаете? – спросил Луис.
Они неслись по открытому шоссе. Между ними и сверкающим морем были только какие-то гаражи и недостроенные здания. Фрэнсис отвернулась, глядя на море. Секунду спустя она несколько высокомерно ответила:
– Боюсь, я недостаточно хорошо знаю вас, чтобы ответить на ваш вопрос.
Он опять засмеялся. Фрэнсис успела заметить сполох золотых коронок.
– Как вы думаете, к концу недели мы все будем рассказывать друг другу?
– Я никогда не рассказывала все никому, даже своей сестре, с которой мы близнецы.
– Близнецы? Вы с сестрой близнецы? Вы очень похожи? А я могу быть уверен, что сюда приехала та самая, которая должна была приехать?
– Можете. У моей сестры обручальное кольцо и четверо детей.
Он быстро посмотрел на нее.
– Не завидуйте ее обручальному кольцу.
– Я и не завидую. У нее своя жизнь, а у меня – своя.
– Это интересно. Различие, непохожесть всегда интересны. Очень интересны различия между испанцами и англичанами. Если бы я повстречал вас посреди пустыни Сахара, я сразу бы подумал, что вы – англичанка.
Немного задетая за живое, Фрэнсис ответила:
– А если бы я встретила там вас, я подумала бы, что вы – один из средиземноморских или латиноамериканских мужчин, один из миллионов мужчин с оливковой кожей, темными волосами и карими глазами.
– Черными, – поправил он, весело улыбаясь.
– Черных глаз не бывает. Я имею в виду, абсолютно черных.
– А мои черные. А у вас – голубые.
– Серо-голубые.
– Как английское небо.
– Луис, я не могу больше продолжать подобный разговор.
Он широко улыбнулся, снял одну руку с руля и слегка коснулся руки Фрэнсис.
– Я тоже. Просто я испытывал вас.
Они ехали два часа. Дорога шла по плоской прибрежной равнине мимо новых безликих бетонных поселков и безымянных пляжей. На каждом дереве и здании почему-то красовался указатель „Ла-Плайя'. Они выехали на гигантское поле с заброшенными парниками.
– Дынная лихорадка, – пояснил Луис. – Это подобно золотой лихорадке.
Скоро перед ними возникла развилка. Дальше можно было ехать или вдоль побережья к Альмерии, или влево, к уходящим вдаль холмам.
