дверь – пришел отец.
Нелли покраснела, а Герман побледнел еще больше, когда они увидели Алексея.
– Явился... – сквозь зубы пробормотал Герман. – От крали своей вернулся?
– Пошел вон, – спокойно ответил Алексей. – Без тебя разберемся.
– Не смей так с моим братом разговаривать! – надменно произнесла Нелли. – Ты не хозяин здесь больше.
– Да? А кто я? – усмехнулся Алексей, скидывая ботинки.
Ботинки были известного итальянского дома моды, очень дорогие и красивые, отличавшиеся неброским, выверенным изяществом. Нелли ненавидела их. Она сейчас ненавидела все вещи своего мужа: ей казалось, что он приобрел их с одной-единственной целью – пленить свою любовницу.
– Ты негодяй! – выдохнула Нелли. Она в последнее время заводилась с пол-оборота – вот и сейчас ее всю затрясло, и она почувствовала уже знакомый приступ бесконтрольного бешенства.
– Спасибо тебе, родная... – Алексей попытался было пройти в свой кабинет, но Герман преградил ему дорогу.
– Не будет тебе покоя! – хрипло, с торжеством произнес он.
– Руки... убери руки! – с ненавистью произнес Алексей. – Я ведь не погляжу, что ты у нас инвалид...
– А, ты драться хочешь? – вырвалась вперед Нелли. – Ну так меня можешь поколотить... Я же теперь для тебя никто... Можешь вообще меня убить!
Поля захлопнула дверь в свою комнату. Она не могла слышать голоса родителей, ее тоже потихоньку начинало трясти.
– Давай без всяких слов, – услышала она отца. – Нелли, не при ребенке...
– Он вспомнил о ребенке! – закричала Нелли так звонко, что Поля невольно зажала уши. – Раньше надо было думать... когда ты с этой шлюхой...
Дальше шел уже совершенно непотребный текст.
– Заткнись! – страшным голосом закричал Алексей. Поля еще никогда не слышала, чтобы он так кричал. – Немедленно прекрати истерику, или я...
– Что – ты? Ну что – ты?..
– Скотина! Мы на него в суд подадим... в газету про него напишем! – хрипел Герман.
Поля распахнула окно.
Свежий мартовский ветер ударил ей в лицо. Солнце садилось за горизонт, и край неба был окрашен ярко-алым, багровым закатом. Вдалеке виднелась дорога, по которой непрерывным потоком текли машины – на фоне серого, уже высохшего от снега асфальта. А внизу, в колодце двора, скрипели голыми ветвями деревья, и этот тихий, призрачный звук напоминал чей-то неразборчивый шепот.
Поля стояла у окна, и ветер ворошил ее волосы, которые ощущались непривычно короткими. «Он любит Настю Селину, а не меня! – наконец догадалась она. – Господи, это же очевидно! Только такая дура, как я, могла не понять этого...»
Поля усмехнулась. Голоса в коридоре захлебывались от ненависти. Сейчас прибежит Уля Акулова и начнет разнимать всех. Она в последнее время была чем-то вроде «Скорой помощи» для их семьи.
Поля не любила соседку.
Однажды, много лет назад, она видела, как отец целовал Улю. Во время какого-то семейного праздника, на кухне. Поля почти забыла этот эпизод, а теперь вдруг вспомнила. Но, странное дело, она не чувствовала ненависти к отцу. Она вообще была убеждена в том, что виноватых ни тогда, ни сейчас нет. Просто такова жизнь.
– Я только мешаю им... – прошептала Поля, глядя на багровый закат. – Я никчемная. Я – ошибка природы.
Она забралась на подоконник и перекинула ноги на узкий карниз. Страха не было – наоборот, хотелось поскорее избавиться от захватившей ее гнетущей, ледяной тоски. От этой мерзкой жизни, которую не изменишь.
«Может, я и не умру, – вдруг мелькнула у нее в голове мысль. – Может, я полечу, как птица...»
Она опустила ноги еще ниже и заглянула вниз, на квадрат серого асфальта, по периметру которого тесно стояли автомобили.
Поля посмотрела в центр этого квадрата, а потом сделала еще одно движение вперед и, раскинув руки, скользнула вниз...
В черной, рыхлой земле блестели на солнце, словно бриллианты, последние кусочки еще не растаявшего льда. Рабочие, сделав свое дело, курили чуть поодаль, опершись на лопаты. Эта дата – первое апреля – казалась почти издевательством, насмешкой судьбы.
Алексей стоял на небольшом возвышении, ближе к центральной аллее, которая уводила в город, – как будто готовился к отступлению. В длинном темно-коричневом плаще, идеально причесанный. Виски казались совсем седыми, но то был всего лишь оптический эффект: на ярком весеннем солнце все сияло и серебрилось. Он выглядел слишком красиво, слишком театрально для этого печального места. Он сам это чувствовал и потому напряженно, зло хмурился, глядя на свежий холм черной земли, который укрывал его дочь.
Он хотел бы остаться здесь один и чтобы никто не мешал ему. Но чуть ниже, у чужого надгробия из лабрадорита, стояли Нелли и Герман, спиной к солнцу.
Нелли была вся в черном, и черная кружевная косынка покрывала ее рыжие волосы. Бледное, исплаканное, тоже злое лицо – ее, в свою очередь, раздражало присутствие мужа. Ее поддерживал под руку
