хорошеньких женщин почтенные матери семейств, – с негодованием и завистью.
Инесса была ее ровесницей – тоненькая, в шелком дорогом халате, с ослепительной кожей и, главное, совершенно невозмутимая – все это очень бесило толстую Люсинду.
– А при чем тут Владимир Ильич? – улыбаясь, пожала плечами моя подруга.
– Знаем мы! Некоторые в четырнадцать лет...
Я вся похолодела. Ужасно, что Инессу продолжают обижать спустя столько лет!
– Что «в четырнадцать лет»? – ничуть не смущаясь, спросила она у Люсинды. – Ты намекаешь на то, что я родила своего первого сына в четырнадцать лет? Правильно, не хотела брать грех на душу, не стала убивать младенца... А вот ты, Люська...
Люсинда вдруг побледнела и попятилась.
– Что молчишь?
– Ну ее, пойдем... – зашептала я, хватая Инессу за рукав. – Она дура.
– Пойдем, – пожала плечами Инесса. Она была совершенно спокойна.
И только возле дома она засмеялась:
– Вот толстая дура, действительно... нашла в чем меня упрекнуть!
– Что – она тоже? – догадалась я.
– Да. Она сделала аборт в четырнадцать лет, потом полжизни лечилась от бесплодия... я тебе рассказывала. Нет, какова – теперь она у нас праведница, иже херувимы!
У меня на кончике языка снова затрепетал тот проклятый вопрос, но я быстро усмирила свое любопытство. Инесса была моей лучшей подругой, и я теперь думала только об одном – как бы не задеть ее гордость лишний раз. Это ее тайна, и я уважаю ее молчание...
– Что ты так смотришь на меня? – ласково спросила она. – Не узнаешь?
– Нет, я просто...
– У тебя усталый вид, – серьезно заметила она, касаясь моей щеки кончиками пальцев. – Наша девочка очень бледная, и синяки под глазами... Ты плохо спала?
– Я вообще не спала.
– Надо себя заставлять, – с шутливой интонацией заметила она. – Почему же? Что тебе мешало?
– Все потому же, – быстро ответила я.
– А ты не думай о нем.
– Я не могу.
– Забудь, не обращай внимания...
– Не могу! Я стараюсь из всех сил, но... только не называй меня душевным инвалидом, не хочу, чтобы ты сравнивала меня с Филипычем и этой дурой Молодцовой.
Мы стояли перед крыльцом и смотрели друг на друга.
– Все очень запущено, – пробормотала Инесса, но я чувствовала, что она уже не шутит. – Хочешь, дам тебе один совет? Только не подумай, что я над тобой издеваюсь, я вполне серьезно...
– Я уж вижу. Говори.
Она вздохнула и произнесла легко и отчетливо:
– Ты должна переспать с Вадимом Петровичем. Клин клином вышибают... Очень радикально.
– Да ты что?! – изумилась я. – Ты о чем? Это невозможно... Ну нет! Я тогда просто умру, ты это знаешь...
Я даже не обиделась на нее за этот совет – настолько невероятен и невозможен он был.
– А что твой доктор говорил?
– Ян Яныч? Он говорил, что кому-нибудь другому посоветовал бы что-нибудь радикальное, действительно... но только не мне. Он посчитал, что я могу не выдержать, поэтому прописал мне покой и провинциальную тишину...
– Какая тут тишина! – с досадой махнула рукой Инесса. – А вдруг... а вдруг он ошибался! А что, если ты выдержишь? Знаешь, очень часто в кино и литературе описывают нечто подобное, когда человек вновь попадает в ту же стрессовую ситуацию и излечивается...
– Ты мне что, Голливуд в пример приводишь? – скорбно вопросила я.
– Послушай, я не психолог, конечно, и вообще, глупо давать советы... Нет, ты решай сама, но мне кажется – ты уж не обижайся! – что все твои страдания немного надуманны. Ложиться в клинику из-за того, что отчим провел языком от колена до середины бедра...
Я стиснула зубы, и из моих глаз потекли слезы. «Пойду и повешусь, – решила я в отчаянии, в каком-то последнем, безнадежном отчаянии. – Точно... Они все говорят, а я сделаю!»
Инесса схватила меня за руки.
– Перестань! – испуганно, сердито прошептала она. – Можешь ничего не делать – это твое право, но от слов или мыслей не падают в обморок!
– Я и не падаю, – тоже прошептала я. – Но то, что ты сказала... ужасно.
