мы ходили с Инессой по этой дороге – к старому Панинскому парку, а дальше – на кладбище. При всем своем оптимизме и здоровой, психически устойчивой натуре (уж я в этом разбиралась!) Инесса любила это странное место, ее словно магнитом тянуло к памятникам и надгробиям, больше всего она любила склеп с печальным ангелом, где были похоронены представители одного старинного рода, когда-то жившего в Тишинске.
– Кто бы говорил, – скептически заметила я. – Опять туда же?
– Ну а куда еще?
– Будем гулять по парку, дальше я не пойду, как хочешь! Там, на кладбище, мне все время хочется плакать... но только не в этот день.
– Как угодно, – милостиво согласилась моя спутница, – только это не вполне кладбище, это мемориал...
– Да как ни назови!
– А в парке все время Костя...
– Я уже к нему привыкла.
Мы шли по пустынной, старой части города, по кривой разбитой улице, мимо старых домов, и липы нависали над нашими головами, как будто хотели дотянуться до нас. Людей не было видно, об их присутствии говорил только запах картошки и хозяйственного мыла, да откуда-то издалека доносился надтреснутый голос Высоцкого.
– Никак не могу привыкнуть к провинции... – покачала я головой. – Нет, в Москве, в старом центре, тоже есть такие запущенные, безлюдные места – стоит только свернуть с Тверской в какие-нибудь переулки...
– Да... Но все равно здесь все по-другому! – воскликнула Инесса. – Похоже, да не то.
– Само ощущение?
– Да! Там, в Москве, даже в самом распоследнем тупике ты можешь надеяться только на себя, и не потому, что люди другие... Москву надо завоевывать, там ты крепкий орешек, которому предстоят всяческие испытания, а здесь...
– Здесь силы судьбы не так властны над нами?
– Нет, тут что-то другое. – Она покачала головой и сделалась вдруг сразу задумчивой и странной.
– О, у тебя тоже есть свой пунктик, я давно заметила!
– Ты не смейся! – рассердилась она. – У меня такое чувство, будто мы сейчас свернем за угол – и перед нами раскроется какая-то тайна... То есть необязательно, что тайна есть, но предчувствие ее...
– Некая эманация, витающая в воздухе...
– Да, да!
Мы вдруг разом посмотрели друг на друга и рассмеялись громко.
– Что с Молодцовой? – спросила Инесса, глядя на меня уже совершенно другими глазами. – Что-то я ее давно не видела...
– Кажется, с ней все в порядке... я видела ее сегодня утром, когда шла к тебе. Она мыла полы в коридоре и ругала правительство.
– Ругала правительство? Это хороший знак. Значит, она не думает больше о страшной мести...
– Еще как думает! Такие особы, как она, легко не отступаются. Любимый муж ушел к другой женщине, у которой ребенок, ребенок, возможно, от него... страх одиночества, уязвленное самолюбие... более всего – уязвленное самолюбие!
– Да, страшнее этого ничего нет... – важно кивнула Инесса, которая никогда ничем подобным не страдала. – Ай, ты зачем щиплешься?
– А ты будь серьезнее... кстати, наша Клава требовала от меня кое-что. Не умоляла, не просила, а именно требовала.
– Боже...
– Она требовала, чтобы я пошла к разлучнице и произнесла страстный монолог на тему того, что чужих мужей необходимо возвращать. Она уже и речь за меня придумала... Я отказалась.
– Правильно... – рассеянно кивнула Инесса.
Сквозь старые ворота мы вошли в парк.
– Как здесь тихо! – воскликнула Инесса.
– Да, мы будем здесь одни... или у тебя опять какое-нибудь предчувствие?
– Да ну тебя! – в ответ ущипнула меня Инесса, и мы опять расхохотались, как две школьницы на переменке.
– Послушай! – вдруг вспомнила я. – Давно хотела спросить, да все как-то не получалось... Как платье?
– Какое платье?
– То, свадебное... Маша заказала его у Буранова?
Инесса подняла голову кверху, закрыла глаза – солнечные зайчики запрыгали у нее по лицу – и чихнула.
– Будьте здоровы!
