Я хотела было сказать Виргинию, что он совсем не в моем вкусе и что ни вера, ни национальность, ни разные континенты совсем тут ни при чем – направление моих мыслей самое что ни на есть гуманистическое – просто он дурак, и все тут. Но не сказала, тут же сообразив, что Виргиния это не убедит. Он был о себе очень высокого мнения и сильно бы удивился, узнав, что может кому-то не нравиться.
Виргиний воровато огляделся и, еще раз убедившись в том, что рядом никого нет, снова вцепился мне в ногу с явным намерением оторвать мою коленную чашечку.
– Я очень люблю пухленьких женщин! – задыхающимся шепотом сообщил он. – Оленька, вы такая славная, вы похожи на свежевылупившегося цыпленочка, я вас обожаю! Я в вас влюбился с первого взгляда, прямо вчера...
Я с усилием оторвала его от себя.
– Да вы с ума сошли! – гневно прошептала я. – Мне неприятно...
– Таки неприятно? – изумился Виргиний. – Нет, вы совсем как американ вумен... от одного взгляда бежит к судье, чтобы обвинить порядочного человека в сексуальных домогательствах...
– От одного взгляда? Да вы мне чуть ногу не покалечили...
Виргиний, не слушая моих аргументов, преспокойно встал и, насвистывая, пошел вслед за всеми, вероятно, чтобы тоже полюбоваться на этажерку Молодцовой. При ходьбе он разводил ноги в разные стороны, отчего еще больше походил на Чарли Чаплина. Его огромные коричневые ботинки сверкали нестерпимым блеском...
Я потерла виски и отправилась восвояси. От в
Я уснула, а вечером меня разбудила тетушка, совершенно невменяемая от впечатлений.
– Я так плакала... – сообщила она, падая на стул и обмахиваясь платком. – Уф, ну и жара... Николя, весь бледный, смотрел фотографии дедушки, что у Филипыча хранились, потом сказал, что коммунисты при Сталине не давали возможности связаться с родственниками, если они жили в другой стране, тем более – в капиталистической. Его родной дедушка, Григорий, не мог даже письмо написать Николаю Александровичу, потому что того могли тут же на Соловки услать...
– Правда так и было? – полусонным голосом спросила я.
– Да, дитя мое... Я тоже это помню, хотя была в те времена еще ребенком и жила в Москве... Да в Москве еще строже было!
– А мне Бунина жалко, – вдруг сказала я. – Вот уж кто должен был жить в России!
– Бунин? Кто это? Ах да... Филипычу эти фотографии ни к чему, он отдал все Николя – тот уж так благодарил, так благодарил, даже деньги пытался дать! Но при чем тут Бунин?..
– Не взял?
– Нет, что ты! А вот Клавдия Степановна за свою этажерку пятьдесят долларов получила, – с осуждением продолжала тетя Зина. – Говорит – не меньше... Бедный Николя. Ему любое напоминание о дедушке важно! А этажерка эта – тьфу! – ей красная цена пятьдесят рублей, да и то жалко – уж очень ветхая да неказистая, книжку на нее не положишь – томик того же Бунина рассыплется!
– А Аристовы? – окончательно придя в себя, спросила я. – У них же тоже вроде что-то...
– Да, у них много чего. Старик очень девочку любил, Инессу то есть... – без всякой задней мысли поведала тетушка. – У меня костюм и сапоги Николая Александровича были, хорошие сапоги, из юфти – хотя зачем я их столько лет хранила! Николя тоже взял... Значит, не зря хранила... А у Аристовых этого барахла... – Она махнула рукой.
Вся дрожа, я вскочила с кровати.
– И – что? – возбужденно спросила я. – Они тоже все отдали?
– Кажется... – пожала плечами тетушка. – На что им? Они добрые, все понимают... Нет, я не видела – Инесса все с этим Николя возилась, позвала его к себе в комнату.
– И?..
– Да что – я уж не знаю. У нее самой спроси. Только вышел из ее комнаты Николя совсем бледный, руки трясутся. Виргиния зачем-то позвал, шептались. Очень переживал наш ковбой, но его можно понять. Вот представь – был бы у тебя родственник, о котором ты только слышала, но никогда не видела, а потом, через много лет, у каких-то посторонних людей...
Она говорила и говорила, рисуя какие-то душераздирающие картины, но я ее уже не слышала. Неужели Инесса показала Нику медальон и тот догадался, что Борис и Глеб – сыновья Николая Александровича, ведь есть фамильное сходство...
– А ты заметила, как Инесса наша на Николя реагирует? – вдруг сказала тетя Зина. – Заметила, да? И он вроде от нее без ума...
Она смахнула со щеки свежую слезинку.
– Как они красивы, как молоды, как подходят друг другу... Не пара, а загляденье! А этот-то ее, нынешний, который вовсе как леший...
– Кто? – рассеянно спросила я, думая совсем о другом.
– Владимир Ильич! А имя-то какое неприличное, будто из анекдота...
– Владимир Ильич? А что – Владимир Ильич?
– Как – что? – изумилась тетушка. – Он приедет, а тут такая диспозиция... Хотя, честно говоря... мне Николя очень нравится, – решительно заявила она. – Вот что хочешь со мной делай – мне нравится этот молодой человек. Я с Любой уже поговорила, с Любовью Павловной... Она тоже переживает ужасно, но вроде не против, если Николя увезет Инессу в Америку и детей тоже. Ты знаешь, у нас в России все налаживается и скоро все хорошо будет, но не так быстро, как хотелось бы. А в Америке уже все готовенькое... Дети же безумно талантливы, Борис и Глеб!
