Они были немного пьяны, но не до такой степени, чтобы успокоиться. В углу дивана спал Борис.
В комнату вошел Глеб – красивый и страшный.
– Оленька! Пришла...
Я выпила до дна горькую стопку, закусила сладкой рисовой кашей.
– Молодец, – сказал Глеб, плюхаясь на диван рядом с братом, отчего тот на миг раскрыл сонные глаза. – Мы теперь сироты, знаешь?
– Глеб! – зарыдала в голос Любовь Павловна.
– А что? – сурово возразил тот. – Так оно и есть.
После водки по всему моему организму побежали разноцветные искры. «В этом был глубокий смысл! – озарило вдруг меня. – В том, что Инесса так рано родила детей! Они уже почти выросли, она успела увидеть их взрослыми! Великий и тайный смысл, которого сначала никто не знает, и только потом...»
– Что, Оленька, слышала? – кивнул в сторону окна Валентин Яковлевич. – Тоже жалко человека...
Он как будто извинялся за концерт, устроенный Владимиром Ильичом.
– Налейте мне еще, – дрожащим голосом пробормотала я, придвигая пустую стопку Любови Павловне.
– Да, деточка, только ты не переусердствуй...
– Был бы нашим папкой, – продолжил Глеб тему Владимира Ильича.
– Глеб, Глеб, что за настроение у тебя такое!
– Какое? Я говорю то, что есть.
Они спорили, а меня вдруг от головы до ног пронзил электрический разряд – я вскочила, опрокинув водку на стол.
– Что, что, Оленька? – кинулись они все, кроме Бориса, который спал, и на лицах их явно читался ужас. – Что с тобой?!
Первые секунды я даже не могла говорить, только стояла и дрожала с открытым ртом, до которого не успела донести стакан.
– Я все знаю, – наконец произнесла я.
– Что? – Они сначала ничего не поняли, а потом я видела, как в глазах у Глеба промелькнуло странное выражение.
– Тебе плохо, да? – суетилась Любовь Павловна. – Тебе не надо было пить...
– Все знать нельзя... – тяжело вздохнул Валентин Яковлевич и добавил ни к селу ни к городу: – Многие знания – многие печали.
– Налейте еще. – Как робот, я протянула хозяйке стопку.
– Нет, я решительно не буду...
– Налейте! – с мучительной угрозой потребовала я.
– Налей ей, ба, – попросил Глеб.
Я выпила водки, ощутив в организме новый взрыв радужных искр.
– Я знаю, кто отец Бориса и Глеба, – решительно заявила я. – Инесса мне все рассказала. Мы очень дружили.
– О господи! – прошептала Любовь Павловна, падая обратно на стул.
– Неужто правда? – ошеломленно выдохнул Валентин Яковлевич и потянулся за бутылкой, а его жена едва успела перехватить ее – все это машинально, на каком-то автомате.
– Тебе нельзя больше, – прошептала она. – Оленька, голубушка, ты ничего не путаешь?
– Она мне рассказала. Она мне все рассказала, чтобы спасти меня – ну, вы знаете мою историю, чтобы вывести меня из депрессии...
– Кто? – спросил Борис, и я заметила, что он уже проснулся. – Тетя Оля, скажите – кто он?
Он бессознательно шевелил пальцами, словно наигрывая какую-то бравурную мелодию на фортепьяно.
Я сначала хотела рассказать всю предысторию – с фрейдистскими выкладками, предварительными замечаниями, долгими рассуждениями на тему фатума и неизбежных предначертаний, но по их лицам поняла, что им нужно сейчас одно только имя.
– Николай Александрович Ивашов, – тихо произнесла я, ожидая, что меня могут разорвать в любой момент.
Секунду в комнате царила тишина, а потом все словно с ума посходили.
– Кто-о?
– Ивашов? Старик Ивашов? Или тот, который...
– Оленька, ты ничего не путаешь?
– Старик Ивашов?! Да он сто лет в обед...
