– Не может быть!..
– Это самое невероятное, что может быть...
– Нет, это правда! – заорала я, так как мне надо было непременно донести до них истину.
Они вдруг все замолчали разом и стали переглядываться.
– Оленька... – наконец нерешительно начала Любовь Павловна – малиновые кудряшки на ее голове мелко задрожали. – Ты очень славная девочка, и мы все тебя очень любим...
«Не верят! – с ужасом подумала я. – Что же мне теперь делать?»
– Да! – поддержал ее Валентин Яковлевич. – Но в данных обстоятельствах, когда все, безусловно, выбиты из колеи, когда огромное горе...
– Ты уверена в своих словах?
– Абсолютно, – решительно заявила я, но, странное дело, они как будто ждали этого ответа и восприняли его даже с облегчением. – Я же говорю – она сама мне об этом сказала.
Они опять переглянулись, и тут до меня стало доходить, что они считают меня сумасшедшей или по крайней мере временно невменяемой. Хрен редьки не слаще.
– Тебе сама мама об этом сказала? – переспросил Глеб с недоверием, даже – с отвращением. Что, он придумал другого отца?.. – Она никогда никому ничего не рассказывала, и почему вдруг именно тебе... Да, вы очень дружили, последнее время просто не разлей вода были, но все равно...
– Я ж вам объясняю, она потому и сказала, что хотела спасти меня! В наших судьбах было нечто общее... да что ж вам по сто раз повторять! Вы ведь знаете историю с Вадимом Петровичем, который... – Тут страшная слабость напала на меня, и я замолчала, лишенная всяких сил.
– Моя дорогая дочь не призналась даже мне, родной матери, – снова вступила в разговор Любовь Павловна, смущенная и решительная. – На протяжении многих лет она никому не говорила, кто был отцом ее детей, даже когда Глеб подступил к ней однажды...
– Я спросил ее!
– ...да, так вот даже когда Глеб...
– Но почему вы мне не верите?! – Я принялась тихонько плакать.
– Верим, очень даже верим! – вскричал Валентин Яковлевич, с великой жалостью глядя на меня. – Именно так она тебе сказала, что отцом детей был старик Ивашов. Чем невероятней, тем убедительней.
– Ну наконец-то...
– Только сказала она тебе это нарочно.
– Чтобы утешить. Чтобы ты могла избавиться от страхов и депрессии!
– Моя дочь была благороднейшим существом! Ради того, чтобы помочь человеку, она могла пойти на что угодно, она могла придумать что угодно... Ах, как я ее понимаю! Но на самом деле...
– На самом деле она не помнила ничего!
– Ничего!
– Она все придумала – для тебя!
Я открыла рот, потом закрыла. Перед моими глазами встал желтый склеп на старом кладбище.
– Как она сказала? – затеребила меня Любовь Павловна. – Что старик Ивашов был отцом и Глеба, и Бориса? Уже одно то невероятно, что он умер задолго до...
– Он умер через две недели после зачатия Бориса... – пробормотала я, стараясь не глядеть на смуглого, печального Борю, который напряженно о чем-то думал.
– Милая Оленька...
– Да погодите же вы все! – с досадой произнесла я. – Я же не просто так... Есть доказательства!
– Какие доказательства? – вцепился в меня Глеб.
– Письмо! – вспомнила я. – Есть его письмо... старика Ивашова! Он написал его Глебу... о Борисе он, разумеется, еще не знал... чтобы Инесса отдала письмо, когда Глеб вырастет.
Они разом замолчали, а потом загалдели все хором, и из их реплик я поняла, что они требуют это самое письмо.
– Да где же оно, черт возьми?!.
– У Инессы в комнате, в столе...
Мы все табуном помчались в комнату Инессы, Любовь Павловна одним махом выдвинула все ящики.
– Где, ну где?!
И тут меня одолела неуверенность. А что, если Инесса и в самом деле выдумала всю историю?
– В центральном ящике, где у нее все документы. Но оно не просто так лежит, оно...
– В центральном ящике?! – зарыдала Любовь Павловна. – Да я его содержимое наизусть знаю – когда доченька умерла и нужны были всякие бумаги...
– Оно приклеено, сверху! – выкрикнула я, теперь окончательно убежденная в том, что никакого письма нет. Я не винила Инессу, я еще больше любила свою дорогую подругу, но почему-то стало ужасно неловко перед ее родственниками.
