происходящее. «Уж не влюбилась ли я? – подумала она, разглядывая свои рисунки. – А что она такое, любовь? Ведь говорил же мне Федор Максимович на прошлой неделе… Боже мой! – Она даже подскочила на месте. – Ведь есть же еще Федор Максимович Терещенко!»
Елена отложила рисунки, на которых был изображен мечтательный и печальный принц с загадочной улыбкой на крупных, четкого абриса губах (о, как именно эта странная, даже немного циничная улыбка живого прототипа сказочного принца волновала Елену наяву!), и задумалась.
Федор Максимович Терещенко решительно не желал вписываться в ту сказку, в которой Елена сейчас жила. Он был каким-то непонятным персонажем, появившимся неизвестно откуда. Лишним. Помнится, он позвонил ей и попросил о встрече. Они договорились на следующий день, хотя Федор Михайлович утверждал, кажется, что дело срочное. Однако Елене дело срочным не показалось. Да никакого дела, собственно, и не было…
Они встретились в центре Москвы, потом Терещенко повез художницу куда-то на окраину. Как оказалось – в Царицынский парк. Среди праздношатающейся публики, ловившей последние летние денечки, заполненные теплом и нежным оранжевым солнцем, они бродили в развалинах Екатерининского дворца, потом по аллеям, скрытым в густой тени… Сзади уныло тащилась охрана бизнесмена, пытаясь контролировать лесные заросли.
– Я люблю красивые места, – задумчиво произнес Терещенко. – Человек должен для своей жизни, для своих действий и поступков выбирать правильный антураж. Соответствующий. Хотя надо было ехать в Архангельское. По-моему, там еще лучше и публики поменьше…
– Какое же действие вы совершаете сейчас? – улыбнулась Елена. К этому часу она уже догадалась, что ее солидному другу просто захотелось прогуляться и одновременно поболтать о каких-нибудь возвышенных, серьезных материях, не имеющих никакого отношения к колебанию цен на нефтепродукты на мировом рынке. А с кем еще, как не с ней, художницей, творческой то есть личностью, можно говорить на подобные темы? «Он странный, – подумала она лениво, разглядывая очередную открывшуюся перед ними руину. – И совсем не похож на образ нувориша, который так популярен…»
– Я встречаюсь с вами, – серьезно ответил он.
Безупречная прическа, безупречный мягкий костюм, безупречные ботинки, колечко на правой руке, смешной и ультрамодный галстук, амбре восхитительного одеколона, берущего не изысканностью запаха, а некоей гипнотической силой, внушающей определенные мысли… Терещенко был человеком из иного мира, и он нравился Елене. Вполне определенно нравился.
– Кажется, вы собирались поговорить о чем-то важном…
– О вашей картине.
– О боже! – засмеялась она. – Да что вы с ней носитесь, что вы в ней нашли? Я уже жалею, что когда- то послушалась вас и нарисовала ее. И вообще – у меня много других картин, некоторые из них висят и в вашем офисе.
– Нет, вы молчите, Леночка… простите – Елена, – строго возразил он. – Я уже понял ваш характер – вам свойственно умалять некоторые вещи, серьезное превращать в шутку. Вы словно стыдитесь своих чувств…
– Правда? – расстроилась она. – Вы уже не первый, кто говорит мне это.
– А кто еще? Впрочем, я о другом… Знаете ли вы, милое дитя, что вам удалось задеть самые закрытые струны моей души? – и он взял ее за руку.
Только тогда она поняла, что это не простой разговор об искусстве, а нечто другое, то, чего она никак не ожидала.
– Простите. – Она отвернулась, пожав плечами.
– Почему «простите»? Нет, нет, вы не должны извиняться! Наоборот, вы мне очень помогли, вы открыли для меня новый мир, о котором я и не подозревал даже! Я понял, чего мне не хватало раньше.
– Вы, Федор Максимович, совсем не напоминаете человека, которому чего-то не хватает, – Елена взглянула на своего спутника с ласковой насмешкой.
– Есть вещи, которые… Впрочем, не мне вам говорить. Вы как человек тонкой душевной организации, творец, некое подобие бога… Только не машите руками, дайте мне договорить!
– Что же такое вы увидели в моей картине, скажите наконец! – сердито спросила она.
– Любовь.
– Что?
– Любовь…
Это слово очень легко соскользнуло с его губ. Федор Максимович не ожидал даже, что следовать советам психоаналитика будет так просто – у него получилось безо всякой игры, безо всякого актерства. Любовь – кровь, слезы – грезы… словарь институток… Но на каком еще языке можно говорить с женщинами о возвышенном?
Елена с удивлением воскликнула:
– Ага! Я, кажется, поняла…
– Что?
– Вам не хватает любви!
Она была слишком резка – обычно Терещенко с трудом переносил подобные моменты в общении с окружающими, но сейчас это не имело никакого значения.
Он оглянулся и досадливо кивнул своим сопровождающим.
– Зачем вы их гоните? А вдруг на вас кто-нибудь покусится?
– Я не боюсь. Ничего плохого со мной не может случиться. Не может случиться – потому что я в это верю.
– Что ж, правильно, – серьезно сказала Елена.
– Погодите, это потом… – отмахнулся Федор Максимович, глядя на Елену с такой нежностью, что ей стало даже неловко. – Чего бы вы больше всего хотели?
– Я? Я бы хотела… – Она закрыла глаза и окунулась в мир своих желаний. Странно, но сейчас она хотела только одного – чтобы на месте Федора Максимовича сейчас был… Игорь. Она вздрогнула. – Я вам не скажу.
В тени деревьев глаза у Терещенко казались почти черными.
– Ладно, – севшим голосом произнес он. – Ладно… Я задал неправильный вопрос. Хотите знать, чего я хочу больше всего?
– Знаю. Вы хотите, чтобы я откликнулась на ваши чувства.
– Вы догадливая… – И он наклонился, чтобы поцеловать ее.
– Нет! – она вдруг испугалась. По-настоящему испугалась – наверное, первый раз в жизни. – Но не здесь и не сейчас!
– Не здесь? – удивился Терещенко. – Черт возьми, что вы имеете в виду?
Это был миг, когда они оказались совершенно одни, – темные аллеи опустели, за деревьями серебряными бликами переливалось озеро, покой и странная тишина накатывали волнами… Лицо Терещенко было совсем близко – очень красивое благородное лицо, и он, судя по всему, еще колебался, желая и не решаясь поцеловать свою спутницу. Но для Елены тот миг, когда она почувствовала к нему притяжение, уже прошел.
– Не надо, Федор Максимович, – тихо произнесла она. – Идемте…
Сразу же из-за поворота появились спутники Терещенко, по озеру заскользили лодки, не замеченные ими почему-то раньше, заиграла музыка, и острый запах шашлыка, готовящегося на соседнем берегу, защекотал ноздри.
– Апчхи! – звонко чихнула Елена.
– Будьте здоровы! – проникновенно сказал ей Терещенко. – Правда, уже пора. Я что-то устал. Иногда нападает ужасная усталость. С вами такое бывает?
«И что он носится с той моей картиной? – подумала Елена, опираясь на руку спутника. – Я же ничего такого особенного не рисовала, с моей стороны это была просто игра… Его так называемый портрет души – обычная парковая скульптура, которую я где-то видела, мраморный мальчик среди листвы. Он чем-то похож на Терещенко, вернее, на Федора Максимовича в детстве – каким я себе его представляю. В самом деле, я не могла ничего придумать лучше, как нарисовать этого мраморного ребенка, живого и мертвого
