Хорошо, что оно вообще есть, так почему бы им не воспользоваться?
Я приобрел иммунитет к болезням – не физический, а психологический. Меня ничто не пугало.
– Помнишь консультанта из Новой Зеландии? – сказала как-то Сильвия. – Того, что приехал обучать полицейских? Только что прислали факс из его офиса. Попал в больницу с холерой и лептоспирозом. Решили нас оповестить.
– Что за лептоспироз?
– Что-то, связанное с крысиной мочой.
– Да, не надо было ему пить крысиную мочу… На ужин сегодня морские черви!
Все эти слова накатывали на меня волной и рассыпались брызгами. Холера, лептоспироз, гепатит, проказа, туберкулез, дизентерия, анкилостома, нематоды, солитер, загадочные вирусы, заражение крови – на Тараве было столько болезней, что я решил их игнорировать. Все равно единственным способом предотвратить их было кипячение питьевой воды. А чему быть, того не миновать, думал я. Могло бы быть и хуже. Этим я и успокаивал Сильвию, когда та заболела лихорадкой денге.
– Кажется, я умираю, – проговорила она. – Все кости болят.
– Не умираешь, – возразил я, – умирают только от кровоточащей лихорадки денге.
– Даже таблеток от нее нет!
– Нет. Но, по крайней мере, это не вирус Эбола. Ты лучше расслабься. Недельки через две станет лучше.
Так и случилось.
На Онотоа, одном из далеких южных Гилбертовых островов, считалось обычным делом лакомиться соленой рыбой в манеабе, где под крышей сушилось около полусотни акульих плавников. Посидев в манеабе, я пошел поплавать и, когда на мелководье наткнулся на акулу, просто хлопнул ладонью о воду, и акула уплыла. Акулы меня теперь только раздражали.
Полеты авиакомпанией «Эйр Кирибати» также перестали вызывать ужас – даже после того, как их допотопный самолетик сел на кокосовую пальму во время аварийной посадки на Абайанге. Я в тот момент плыл на Абайанг на самодельном деревянном плоту и, увидев верхушку пальмы, вонзившуюся в крыло самолета, подумал: «Что ж, хорошо, что у нас остался китайский Y-12».
На похоронах я навалил себе щедрую порцию куриного карри. Прямо передо мной лежал труп. На Кирибати был обычай: перед погребением выставлять тело покойника в течение трех дней. Напомню, что Кирибати находится на экваторе. И я взял себе добавку.
Каким-то образом с момента нашего приезда на Тараву прошло два года, и за это время я, можно сказать, тоже стал островитянином. Конечно, я по-прежнему оставался ай-матангом, но мир, из которого я прибыл, стал для меня просто воспоминанием, которое с каждым днем все больше отдалялось. Сильвия тоже привыкла к жизни на Тараве. Когда я ее стриг, она больше не сжималась от страха, что получится плохо. Как и я, она больше не красовалась перед зеркалом. Брала в руки электробритву, которую мы одолжили, чтобы брить мне голову, и больше не переживала, если после стрижки я выглядел как панк с ярко выраженными агрессивными наклонностями. А мне и вовсе было все равно. Нет волос – нет вшей.
Однажды она пришла домой и заявила:
– Я сегодня опять сбила собаку.
– Какой счет? – спросил я.
– Четыре собаки, три курицы.
– А того поросенка забыла?
– Нет, – ответила она. – Его ты сбил.
Когда мы только приехали на Тараву, Сильвия сворачивала с дороги, чтобы объехать бродячих собак. Это получалось инстинктивно. Но Тарава – маленький остров, здесь каждый миллиметр земли чем-то и кем- то занят. Свернув с узкой дороги, мы рисковали жизнями людей, а ни одна собака этого не стоила. Сильвия, конечно, расстроилась, сбив собаку в первый раз, но на четвертый это стало все равно что наскочить на кочку.
Когда ее коллеги по работе заявили, что в одном из кабинетов в офисе поселились злые духи, Сильвия поступила так, как и следовало любому директору, осведомленному о традициях ай-кирибати. Она организовала изгнание. Так как никто не знал, к какой вере относят себя духи – католической или протестантской, – она пригласила двух священников, чтобы те расправились с ними. Сотрудники Фонда остались довольны.
Постепенно мы поняли, что у нас уже мало общего с консультантами и волонтерами, которые только что приехали на Тараву. Примерно каждые полгода на остров прибывало около десяти новеньких ай-матангов взамен тех, чьи контракты истекли или (что случалось чаще) кто просто не выдержал. Новички казались нам изнеженными, наивными и не готовыми к жизни на Тараве. Встречая их, я всегда задавал лишь один вопрос:
– У вас журналов с собой нет?
– Есть «Пипл».
– Можно почитать?
Однако мир на страницах «Пипл» казался чужим. Я откладывал журнал, шел к Бвенаве и просил его рассказать мне еще немного про Нару Хитрого.
При любой возможности мы ездили на Северную Тараву или на один из дальних островов. И уже не боялись, что нас там забудут. Наоборот, мы даже стремились к этому, потому что, не считая жары, скорпионов и жуткой еды, дальние острова – это настоящий рай. Я уже писал о буйстве красок на Кирибати, и напишу еще раз. На Земле нет другого места, где цвета имели бы такую глубину – от первого рассветного луча, падающего на зеленую ветвь кокосовой пальмы, до последнего луча заката, когда небо становится апока-липтически пурпурным. А синий. видели ли вы тот синий-синий, что бывает лишь в Тихом океане на экваторе? По сравнению с ним голубой период Пикассо кажется пепельно-серым.
Я восхищался жителями этих заброшенных островов. У них были одежда, керосиновые лампы и металлические крючки для рыбной ловли, но жили они по-прежнему так же, как и их предки, – без всякой посторонней помощи. Я был потрясен тем, как эти острова сопротивлялись изменениям. Цементные здания западного образца, построенные на островах для той или иной великой цели, неизменно стояли заброшенными и приходили в упадок. Никто не захотел променять на них традиционные дома и манеабы из дерева и тростника, идеально подходящие для экваториального климата. Традиционные песни и танцы существовали здесь не для развлечения «пакетных» туристов, а чтобы развеселить и занять местный народ в то время, когда сумерки делают дальнейшую работу невозможной. Лагуны здесь были чисты. Их не портили ни разрушающиеся дамбы, ни вечный мусор. Рыбаки в искусно вырезанных каноэ рассекали бирюзовую гладь. Неудивительно, что восемьдесят пять процентов из тридцати тысяч жителей Южной Таравы зовут дальние острова своим «домом». На этих островах еще сохраняется жизненный уклад, исчезнувший почти повсеместно. Он вызывает у меня глубокое уважение.
Однако даже на уединенных островах континентальное влияние проявляется, иногда странным и необъяснимым способом. Того, кто познакомил Бутарирари с записями «Ванилла Айс», надо сурово наказать. Не говоря уж о негодяе, который впервые привез на Тараву «Макарену» – я даже не могу придумать длянего наказание, которое было бы достаточно жестоким! Но именно эти отголоски внешнего мира заставляют островитян высказывать вечную для всех провинциалов жалобу: нам скучно! И очень многие жители дальних островов соблазняются огнями южной Таравы, где у них обычно живет родственник, к которому можно применить обычай бубути. Каждый месяц все больше и больше людей прибывают на южную Тараву, все больше детей появляется на свет. А остров больше не становится. Количество рыбы в воде остается прежним. Народу слишком много, остров маленький – вот почему южная Тарава постепенно превращается в грязную, вонючую дыру.
Но эта грязная, вонючая дыра была нашей Южная Тарава стала нашим домом. Мы знали, как жить на этом острове, которого даже нет на некоторых картах. Как и ай-кирибати, мы стали фаталистами. Мы перестали верить в то, что можем контролировать наш мир. Каждый день приносил с собой неожиданности, и это было прекрасно. Я то плавал с гигантской мантой[47], то сгибался пополам от боли в животе, пока паразиты устраивали в моем желудке вечеринку. Дни могли быть хорошими или ужасными, но скучными они не были никогда. Когда я просыпался утром, то первой мыслью было: и что теперь? Я самый ленивый в мире адреналиновый фанат, поэтому жизнь на Тараве мне хорошо подходила.
