– Лучше уж медитация, чем вино, – шепнула Юля.
Я тоже сел на пол, но ноги у меня не сложились, как надо. Стало ясно, что для медитации я еще не созрел. Неудивительно, Юра всегда всех опережал.
– Так что это за религия такая, и чем она тебе понравилась? Годится она для нашего светлого будущего или как?
– Это не совсем, чтобы религия… – ответил Юра.
– Ну, философия.
– И не совсем философия.
– Пояснее можно?
– В каждой религии есть Бог, в философии – четкие понятия, определения. И там, и там – разные направления и споры между ними. В даосизме никто никому ничего не доказывает. Здесь не принято лапшу на уши вешать.
– Но у них же должны быть какие-то свои попы, гуру, шаманы или как их там? Нельзя же без начальника!
– У каждого свой путь. Каждый сам себе начальник. Есть традиции, тексты… То, что помогает приобщиться к Дао.
– Дао – это путь, насколько я знаю.
– Что такое Дао, не знает никто. Но для даосов, конфуцианцев и буддистов это нечто всеобъемлющее и сокровенное. Дао выше религий.
– А кто все начал? Откуда это пошло?
– Жили-были разные царства-государства, – спокойно, словно для своих дочек сказку, начал Юра. – В каждом свои порядки, свой уклад, своя религия. И всем казалось, что так было и будет всегда. Но Земля неожиданно и непонятно обретает мощный духовный импульс. В разных местах появляются новые мысли, идеи. В мир приходят удивительные личности. Библейский пророк Исайя проповедует веру в Яхве и предсказывает рождение Христа, Сиддхартха Шакьямуни учит, что жизнь полна страданий и изменить это невозможно, но есть пути преодоления, Конфуций создает стройную систему добродетелей. Проповедуют Заратустра, Махавира, Пифагор и много других менее известных и тех, чьи имена мы уже никогда не узнаем. Рождаются новые учения, религии. Тоже чего-то выясняют, спорят, морды друг другу бьют. И вот в эту круговерть и сумятицу неспешно верхом на быке въезжает старый мудрец Лао-Цзы. Смотрит он на всю эту заварушку и думает: «А стоит ли суетиться, увеличивая и без того нелегкое бремя страданий? Не лучше ли жить в маленькой уютной стране, в тихой деревне и работать на своей земле. Слышать лай собаки соседа, что живет через дорогу, крик его петуха, и достаточно. А в гости можно и не ходить». Лао-Цзы был хранителем секретных архивов царства Чжоу, где прожил долгое время. Он не делал карьеры, не стремился наверх, расталкивая локтями других. Но, знакомясь с документами, увидел вопиющие противоречия тайной и явной сторон жизни, увидел, какие беды происходят от неистовства человеческих желаний. Тогда-то и снизошло на него божественное откровение – чувство сопричастности всего существующего Великому Пути. Шаг влево, шаг вправо – утрата этого чувства. Наставник – Природа. Отдалился от нее – сбился с пути, одичал в ней – утратил движение. Это едино и для государства, и для человека. Когда Лао-Цзы увидел, что царство Чжоу подошло к своей гибели и ничего уже не изменить, он покинул его, оставив начальнику пограничной стражи книгу, которая и стала основой нового учения. Куда он отправился и где окончил свой путь, никто не знает.
– Я думал, даосизм в Индии возник, – с сожалением протянул я, – а ты, оказывается, с хунвейбинами связался!
– Дао вечно и всеобъемлюще. Еще и Земли не было. Из каких-то газов, космической пыли начала формироваться новая планета. Все это сошлось и завертелось в космическом вихре. Появились материки, океаны, растительность, животные, человек. И все идет именно так, а не иначе, в соответствии с неким предназначением, отклониться от которого – гибель. Наша планета своим рождением и развитием вписалась в общую гармонию мироздания. Люди тоже внутри этого священного процесса. У человека в нем не место, не ниша и не хата с краю, а Путь! Если он человек, который звучит гордо. Камню, дереву, зверю не нужно знать о Дао – оно и так в них и они в нем. Но человек – явление другого ряда. У него есть выбор. А это и гибель, и спасение. Возможность выбора становится проклятием, если утрачена сопричастность с великой гармонией мироздания. «Дай мне узнать сияние Великого Пути, – говорят даосы, – и научи, как идти по нему! Страшусь лишь отклониться».
– Ну, а этот здесь при чем?! – я сделал глупую физиономию, а руками изобразил движение крыльев. – Он же вымер давно! Его живьем никто не видел!
– Радиацию тоже никто не видел, а у нас уже третий на тот свет собирается.
– Где «у вас»?
– Где-где! – передразнил. – Где голова на бороде. Я тебе говорил.
Но от меня так просто не отделаешься, потому что я, как Борис Леонидович Пастернак, – во всем нам хочется дойти до самой сути.
Что это было?! Эманация, трансформация, галлюцинация или объективная реальность?! Во всей Москве, если я не ошибаюсь, только два птеродактиля: один в Зоологическом музее, другой в Дарвиновском. Но оба уже давно не летают.
– Вот вы на полу сидели, – спрашиваю с подвохом, – ему хвост не мешал?
– Нет у птеродактилей хвостов! Не бывает!
– Юр, – не отступаю, – только без обиды! Просто интересно. Он был один или с розовым слоном?
Юра вздохнул.
– Один, – хмуро сказал. – Ни розовых слонов, ни зеленых чертей с ним не было. Я сам поразился, когда его увидел. И состояние какое-то странное… Да и не пьяный я был.
– Еще вопрос. Только не обижайся! Я просто уточнить. На каком языке вы разговаривали?
– Я сказал, что мы общались. Я на великом и могучем… – Юра задумался. – Так мне казалось, по крайней мере. Но он понимал меня раньше, чем я успевал договорить. Может, телепатия. Но он тоже время от времени издавал какие-то необычные звуки. Резкие и, я бы сказал, малоприятные. Но они меня как-то вздергивали. Сразу не до шуток становилось. Смотрю на него, как завороженный, в голове броуновское движение, может, думаю, времена сместились!? Может, если в самом деле все развивается по спирали и представить это в виде пружины, то получится, что две точки на разных витках будут гораздо ближе друг к другу, чем две точки на одном витке, но диаметрально противоположные. Может, по неизвестным причинам произошло сжатие этой спирали и взаимопроникновение каких-то фрагментов.
– Обожди! Он «Стрелецкую» пил из стакана или из горла?
Юра задумался.
– Не очень помню. По-моему, и так и так.
Путь логики снова оказался ошибочным. Так же упорен был мой знакомый Эдик, с которым мы вместе на комбинате работали. Допился до умопомрачения. Жена приходит, а он шваброй по люстре колотит и орет:
– А ну слезай, кому говорю!
Она:
– Что ты делаешь?! Ты же люстру разобьешь!
– А как их еще выгонишь?!
– Уже всю совесть растерял – до зеленых чертей допился!
– Какие зеленые, какие черти?! – возмутился Эдик. – Бомжи на люстре сидят, не видишь?! Сама дверь открытой оставила – они и пришли! Хочешь, чтоб квартиру обчистили?!
И вроде бы даже какая-то логика в этом присутствует, потому как, если оставить дверь открытой, действительно могут быть неприятности. Она его и решила этой логикой ударить – как же, мол, бомжи могут уместиться на люстре, соображаешь, что говоришь?!
– Ты что, вообще уже ничего не видишь?! – заорал Эдик. – Надень очки! Это же маленькие, – развел ладони сантиметров на пятьдесят, – бомжики! Помогай, чего стоишь!
А Эдик – он, пьяный, агрессивный.
Спускаюсь я от Ивана с пятого этажа. Дверь в Эдикову квартиру нараспашку. Заглянул, а они вдвоем: один со шваброй, а другая с лыжной палкой – бомжиков по квартире гоняют. У меня и глаза на лоб.
