– Выбрал? А теперь иди сюда, – позвал Старик.
– Здесь такой нет.
– Да сядь, когда с тобой гово… – Старик осекся. А когда заговорил, был он уже в дверях кабинета и говорил совершенно другим тоном: – Что? Как ты сказал?..
Это был третий Старик. Старик-Навостривший-Уши. Кто бы мог подумать, что в этом плечистом великане, который когда-то был металлургом, вдруг проснется такая любовь к старинным фолиантам?
Впрочем, это ведь особенные фолианты…
– Какая книжка, ты говоришь? – Голос Старика стал мягким-мягким, почти заискивающим.
– Да так, раскладушка какая-то старинная, потертая вся…
– Какая книжка?! – Старик снова набрал обороты. Заскрипели колеса. Он подкатился ко мне. – Не тяни кота за яйца, сволочь конопатая! Какая книжка?
– Да я же в этих рунах ни черта не понимаю… А обложки такой здесь даже близко нет… – сказал я с самым невинным видом. Даже плечами пожал для убедительности.
– Ах ты, зараза рыжая…
Старик дернулся ко мне, выбросив руку, но я ждал этого и увернулся. Легко отскочил в сторону.
Но Старик за мной не погнался.
– Крамер!
Я перестал придуриваться. Все, теперь можно.
Когда Старик зовет меня по фамилии – это серьезно. Значит, заглотил наживку.
С какого-то момента эти книги стали для него большим, чем просто старая рухлядь. Много больше. Иногда мне даже кажется, что теперь они значат для него больше, чем я, Виктор или Гош. Больше, чем все мы вместе взятые.
Но не мне его осуждать. У меня есть руки, у меня есть ноги. У меня есть молодость и здоровье. Я не прикован навечно к инвалидному креслу, не заперт в одном доме с сумасшедшей паучихой…
– У нее особенная обложка, – сказал я.
– Что за особенная?
– Ну… – Я повернулся к полкам. – Похожа на эта, но…
– Что значит – похожа на эти?! – рявкнул Старик. – На какую именно похожа? На паучью? Или на жабью? Видишь же, два совершенно разных узора!
Я вздохнул, покусал губы. Как бы это ему объяснить-то…
Узор на обычных черных псалтырях паучих и жаб между собой различается, но… Но оба узора как бы одинаковой сложности.
– А у той, что была в алтаре, узор словно бы сложнее. Спиралей из шестеренок больше, и между собой они сцеплены хитрее, чем на обычных псалтырях.
Старик врезал ладонью по подлокотнику:
– Да можешь ты нормально говорить или нет! Му-му без языка! На какую именно похожа-то? На паучью или на жабью?
Я внимательно оглядывал корешки псалтырей. Честно пытался сравнить, на какую больше похожа. Но проблема была в том, что…
– Она… Она и на ту похожа, и на другую. Одновременно. А главное, она еще «живее», чем эти. Гораздо «живее».
– Хм… – Старик задумчиво склонил голову, потом сделал круг по комнате. Кажется, пытался унять волнение.
Снова подъехал ко мне. Потребовал:
– А ты уверен? Как именно ты ее видел?
Я пожал плечами:
– Как обычно, у алтаря.
– Да дураку ясно, что у алтаря! Свет какой был? Только от свечей? Или лампу включал еще?
– Только от свечей. Но у нее там столько свечей, что лучше любой люстры. На свечах она не жадничает и обновлять, когда догорают, не ленится…
– Хм… То есть ошибиться ты точно не мог?
Я помотал головой.
Старик вздохнул.
– Хых… – Он задумчиво потер подбородок, затем потер щеку, потер шею сзади. – Значит, мальчишка у нее, говоришь…
– Угу, – подтвердил я. – Мальчишка. Точнее, два. Близнецы.
– Даже два… – задумчиво пробормотал Старик, все глядя на полку с псалтырями для паучих. – Мальчишки, говоришь, да еще два сразу… Н-да… И далеко ее гнездо в Московскую область?
