– Да на самой границе, – с готовностью отозвался я. Даже рукой махнул для убедительности.
– На самой границе… – с сомнением повторил Старик.
– Практически на краю нашей.
Старик тяжело вздохнул.
– Мальчишки, говоришь… – рассеянно проговорил он. Его палец скользил по корешкам псалтырей, лаская металлические узоры.
Глава 4
В ПАУТИНЕ
Когда мы выезжали, я был уверен, что все будет хорошо. Когда мы съезжали с трассы, я тешил себя надеждой, что здоровая ярость защитит меня от страха. Я все еще убеждал себя в этом, когда мы ползли через вымершую деревню. Но теперь…
Я почти физически чувствовал темноту вокруг. Ни одного живого огонька. Луны нет – новолуние, сейчас луна вместе с солнцем глубоко под землей. На небе лишь колкие точки звезд, от которых никакого толку. Да и те почти пропали, пока мы шли от деревни, скрылись под невидимыми облаками. С неба сеялись крошечные капельки, холодя кожу.
Тихо-тихо, только шуршание наших плащей да чавканье листвы под ногами. Днем прошел дождь, лиственный ковер превратился в сочный пружинящий матрац. Воздух плотен от тяжелого запаха прелости.
Я шагал за Виктором, за шумом его шагов. Да еще иногда мелькал изумрудный светлячок – стрелка компаса в его руке.
Только я бы и без компаса здесь не заблудился, хотя и ни черта не видно: я чувствовал, как мы приближались к дому чертовой суки. До него еще далеко, но с каждым шагом все ближе и ближе…
И может быть, это чувство вовсе не эхо ее удара, а крик
Чем меньше оставалось до дома паучихи, тем отчетливее я чувствовал, что не просто так я здесь. Ох, не просто так… Словно какие-то ниточки связали меня с этим гнилым местом. Не в последний раз я его вижу. Нет, не в последний…
Пропаду я здесь…
– Эй, Крамер!
Я вздрогнул, как от пощечины.
– Это ветер колышет ветви, или твои поджилки трясутся? – спросил Виктор. – То громкий там-там стучит за далекими горами, или то бьется твое отважное сердце, Храмовник?
Я закусил губу, но смолчал. Сердце мое, может, и молотится, как у загнанной мыши, но он-то этого слышать никак не может. Лица моего ему тоже не разглядеть. Просто угадал, черт бы его побрал. Или сообразил. Знает, что такое эхо удара, которым отваживали от места.
– Очень страшно? – спросил Виктор.
Судя по голосу, он остановился. Да, вон он – его черный силуэт всего в нескольких шагах впереди, на фоне остатков звездного неба. Здесь деревья не закрывали горизонт. Мы дошли до вершины холма.
– А, Храмовник?
– Я с собой как-нибудь сам справлюсь!
– Значит, не страшно… – пробормотал Виктор.
– Нет!
– Ну и дурак, – сказал Виктор, на этот раз совершенно серьезно и с какой-то даже грустью.
– Слушай, Вить… – начал я в сердцах, но не договорил.
Я забрался вслед за ним на гребень холма, и лощина лежала передо мной. Огромная чаша темноты, ничего не рассмотреть, но чувствуется, что впереди нет стволов деревьев, есть лишь пустота, темнота и тишина. Деревья ниже, когда спустишься. Угадывался только противоположный край лощины – там кромешную чернь пробили несколько звезд, туда тучи еще не добрались. Идти дальше – это вниз, погружаясь в эту застоявшуюся темноту и ватную тишину, как в омут. Но я видел это раньше и был готов к этому.
Но вот чего я раньше не видел, так это яркого оранжевого огонька в самом центре лощины. После полной темноты сжатый оранжевый огонек резал глаза, тьма вокруг него казалась еще гуще.
– Это еще что?.. – пробормотал Виктор.
Я прищурился, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь рядом с огнем, чтобы сориентироваться. Кажется, рядом еще одно пятнышко света, не такое яркое, желтоватое.
Виктор скрипнул плащом, потом глухо щелкнуло. Раз, второй. Крышки, защищавшие объективы бинокля.
– Фонарь над крыльцом, похоже, – сказал Виктор.
Я прикинул, как расположен дом. Сейчас мы смотрим на него сбоку, со стороны правого флигеля. Оттого и не видно стены дома, хотя фонарь должен освещать ее.
