Она снова кивает и нагибается вперед, и на какой-то волшебный миг мне начинает казаться, что вот сейчас она меня обнимет, но нет, она просто наклоняется, чтобы лучше разглядеть мою ногу, и спрашивает:
— Что это у тебя — кровь?
Гостевая ванная у Карли окрашена в пастельные тона, розово-голубая, на обоях импрессионистские акварели с орхидеями. Над раковиной матовая пластиковая полочка с ароматными кусками мыла в форме ракушек и морских звезд. Я тут же понимаю, что не Карли украшала эту ванную, что в таком виде она была при покупке. Это помещение — слишком рафинированное и утонченное для тех естественных надобностей, для которых оно предназначено, тут по-большому сходить — все равно что выругаться в храме. Я сижу на мраморной персиковой раковине, а Карли — на махровой покрышке унитаза, моя раненая нога лежит между ее гладкими бедрами, и она осторожно протирает ее спиртом. Вот зачем я ее разбудил: я попросту не мог вообразить, как буду сам залечивать свои раны вторую ночь подряд.
— Глубоко, — ворчит Карли, обрабатывая края пореза. — Как это получилось?
— Лез через забор.
— А в чем это ты весь?
— В краске.
Она вопросительно смотрит на меня.
— Я играл в пейнтбол, — объясняю я.
— Угу. — В рассеивающейся наркотической дымке лицо ее как будто подсвечено золотистым светом. — Ты хочешь сказать, что сегодня вечером ты играл в пейнтбол, курил траву и поранился, перелезая через забор.
— В твоем изложении звучит по-идиотски, — говорю я, — потому что вне контекста.
— Может, расскажешь контекст?
Я некоторое время раздумываю, а потом пожимаю плечами:
— Что-то сейчас не припомню. Наверное, хотел воскресить юность.
— А в юности, конечно, ты всегда ходил обкуренный.
— Может, зря не ходил.
Этого, конечно, как раз и не следовало говорить, после таких слов я выгляжу полным козлом. Правильно было бы сказать что-то типа «тогда мне не нужна была травка, потому что у меня была ты». Прозвучало бы банально, явно как заигрывание, я бы заработал в лучшем случае саркастическую ухмылку, но в глубине души она, может быть, вспомнила бы, что когда-то меня любила.
Карли распечатывает зубами новый спиртовой тампон и снова принимается протирать мою лодыжку.
— Можно я скажу правду?
— Если только это что-то приятное.
— С тех пор, как ты приехал в Буш, ты, похоже, всерьез решил заработать репутацию полного кретина и получить как можно больше телесных повреждений.
— Разве это было приятное?
— Кому-то может показаться, — продолжила она, не обращая внимания на мои слова, — что ты нарочно это делаешь.
— А зачем бы мне это делать?
— Я не знаю, — говорит она, возвращаясь к моему порезу. Она вытаскивает из ящика подо мной кусок марли и пластырь и начинает аккуратно забинтовывать рану. — Может, какая-то странная форма покаяния.
— Прекрасная теория, — говорю. — Только в чем мои грехи?
— Ну, грехи у всех есть.
— А у тебя какие?
Она обдумывает мой вопрос.
— Не знаю точно, — признается она, задумчиво кусая губу. — Но я уверена, что искупила их уже сполна.
— Я слышал про это… я имею в виду, про твой брак. Мне очень жаль. Не знаю даже, что сказать.
— Вот и отлично, — говорит Карли, резко поднимаясь и опуская мою забинтованную ногу, — потому что эту тему мы не обсуждаем.
— Мне жаль, — повторяю я.
— Не нужно меня жалеть.
— А что же мне нужно делать?
Карли пронзает меня взглядом, в котором неловко сталкиваются горечь и скрытая теплота, как гости, слишком рано пришедшие на вечерний коктейль.
— Домой идти тебе нужно.
Всю недолгую дорогу домой мы с Джаредом сидим в давящей тишине, и остатки дурмана выходят из нашей крови, как пузырьки из постоявшей бутылки шампанского. Я проигрываю в голове наш разговор с Карли, пытаясь точно воссоздать тональность, но воспоминание о нем уже очень нечеткое, за гранью реальности. Я по-прежнему понятия не имею, как она ко мне относится, но начинаю сильно подозревать, что повода для безудержного оптимизма в ее двойственном поведении искать не следует. Мы подъезжаем к дому, Джаред выключает двигатель, откидывается назад и протягивает мне ключи.
— Ну, как там все прошло?
— Нормально, — отвечаю я. — Не то чтобы супер. Не знаю. Паршиво.
— Ну, самое главное — ты точно знаешь, как именно.
— А насчет той девчонки в окне?
— Кейт.
— Кейт. Ты вообще собираешься с ней поговорить?
— Не знаю, — говорит Джаред. — Хотя это все дико мучительно, но есть в этой стадии что-то приятное.
— Она не знает о твоем существовании. Разве это вообще можно назвать стадией!
— Это правда. Но зато я еще не успел ничего запороть.
— Тоже верно.
Мы выходим из машины и устало бредем по лужайке к переднему крыльцу, как навоевавшиеся солдаты только что из окопа, и тут Джаред весь напрягается. «Все пропало», — шепчет он мне еле слышно. Подняв глаза, я прослеживаю его взгляд и обнаруживаю на крыльце Синди — выглядит она уставшей и злой как черт. Она свирепо оглядывает нас, ободранных, хромающих, перепачканных в краске, а когда ее осуждающий взгляд останавливается на мне, то в нем вспыхивает неприкрытая враждебность. Она быстро принюхивается, лицо ее на мгновение морщится, и у меня нет никаких сомнений: она учуяла запах травы. Я готовлюсь к страшной головомойке, но эта ночь приберегла для меня еще один сюрприз. Синди спускается со ступенек и медленно кивает, как будто я только и сделал, что оправдал ее самые худшие ожидания.
— Привет, Синди, — говорю я, чтобы прервать молчание. — Что случилось?
Она еще не успела ответить, но я уже знаю, почему она пришла. Интуиция подсказывает мне: отец вышел из комы. Случилось чудо, врачи разводят руками. Какая-то сестра, проходя мимо его палаты, увидела, что он сидит на постели, растерянный, но абсолютно бодрый. И когда с него сняли кислородную маску, то он хриплым голосом позвал своих сыновей, именно во множественном числе, одного и второго. Теперь предстоит восстановление сил, чувство неловкости, физиотерапия, прерывистые разговоры о наших былых проблемах, взаимные обвинения, завуалированные извинения, но сквозь все это прорастет что-то новое, возможность второго шанса. Я не буду уклоняться, я выскажу свою горечь, дам волю своему сарказму, я не упущу возможности снова обрести целостность.
Синди секунду смотрит мне в глаза, а потом отводит взгляд.
— Твой отец умер, — говорит она.
