Вернувшись тем же путём, что и пришли, северяне специально завернули в нормандскую бухту, где проходила ярмарка, чтобы узнать последние новости. Как оказалось, здесь их ждал не ласковый приём. Едва увидев драккар, всё население деревни высыпало на берег с оружием в руках. Сделав вид, что очень удивлены таким приёмом, северяне демонстративно потрясли перед носами оставшихся купцов купленными шкурами и взяли курс на Гибралтар.
* * *
Всадив секиру в столб, поддерживавший крышу дома, Олаф Рыжий издал рык, посрамивший бы даже белого медведя.
— Как такое могло случиться?! — заорал он, сгребая за грудки раба Никодима и с размаху швыряя его о стену. — Как нормандский герцог мог узнать, что мы собираемся делать. Этого не знал даже нищий Сигурд, которого я отправил узнать, как велика в этом году ярмарка.
— Я не знаю, господин, — дрожащим от страха голосом проблеял Никодим.
— Будь ты проклят! Что ты вообще знаешь, ублюдок?!– заорал в ответ Олаф.
Рыжему было с чего беситься. Он отправил одного из самых бедных ярлов на эту ярмарку с вполне простым и понятным заданием. Узнать, как много приехало в этом году купцов и насколько хорошо идёт торговля. Но когда Сигурд вернулся обратно с нужными вестями, выяснилось, что идти обратно он не может. Его корабли оказались плохо просмолены после зимы и сильно текли.
Плюнув на этого нищеброда, Олаф приказал готовить два десятка кораблей и вместе с ними отправился в викинг. Но всё пошло не так, как он планировал. Едва его корабли встали на киль, а воины начали спрыгивать на песок, как бухта огласилась воинственными криками, и на северян обрушился град стрел. Больше того, рискнувшие напасть на него солдаты принялись метать горящие стрелы.
Три корабля загорелись. Толком ещё не осознав масштабов катастрофы, Олаф повёл воинов в атаку на нормандских солдат. И это стало его последней ошибкой. Норманны и не собирались вступать с северянами в рукопашную схватку, отлично зная, чем это для них закончится. Стрелы с широкими коваными наконечниками заставили северян отступить, так и не добравшись до стрелков.
Сообразив, что повторная попытка атаковать закончится их гибелью, Олаф приказал возвращаться на корабли и выходить в море. Это был очередной провал. Но, несмотря на свою ярость, Олаф отлично понимал, что потери такого количества воинов и трёх отличных кораблей ему не простят. Несмотря на то что у него всё ещё было больше всего воинов, такое поражение не может пройти для конунга бесследно. Нужно было срочно что-то придумать и найти крайнего, на которого можно было бы свалить всю вину.
К мрачному удовольствию Рыжего, этим крайним можно было со спокойной душой назвать Сигурда. Вернувшись домой, Олаф узнал, что этот нищеброд осмелился сбежать, забрав с собой всех своих стариков и выродков. В общем, все лишние рты, от которых Олафу давно хотелось избавиться.
Но сам Олаф, отлично понимая, что сочинённая им сказка о предательстве не раскроет ему самого главного секрета, теперь метался, словно волк в клетке, пытаясь понять, что всё-таки произошло. Именно в таком состоянии застал его Никодим, рискнувший сунуться с докладом о большом сходе, объявленном ярлами.
«Только этого не хватало, — размышлял Олаф, шагая из угла в угол. — Сейчас эти глупцы начнут с задумчивым видом рассуждать о том, что всё это плохой знак, и нужно снова принести большую жертву, чтобы получить новые знаки. Чушь собачья. Я должен направить их мысли на то, чтобы повесить всю неудачу на предателя. Да. Надо объявить этого Сигурда предателем и приказать срочно схватить его. А потом заставить пробежаться вокруг столба. Получив виновного, они быстро успокоятся».
Найдя нужное решение, Олаф пинком отправил Никодима объявить ярлам, что он готов встретиться с ними и рассказать, что произошло. Выдернув секиру из столба, он сунул её за пояс и, вздохнув, решительно вышел из дома. Большой сход собирался у тотемного столба, где приносились жертвы и обсуждали все серьёзные проблемы.
Выйдя на берег, Олаф обвёл мрачным взглядом обложенное камнями кострище у подножия почерневшего от крови и копоти столба и, ещё раз вздохнув, медленно подошёл к столбу. Сидевшие широким кругом ярлы и кормчие, одетые в волчьи и медвежьи шкуры, смотрели на него мрачно и насторожённо. Неожиданно Олаф осознал, что нарушил один из древнейших законов.
Приходить на большой сбор с оружием было запрещено. Здесь собирались, чтобы говорить, а не сражаться. И кровь у тотемного столба лилась только в нескольких случаях. При жертвоприношении, при поединке чести и при казни соплеменника. Увидев, что конунг вышел на сбор с секирой, ярлы многозначительно переглянулись и, не сговариваясь, прикоснулись к висящим на поясах кинжалам.
Понимая, что ещё ничего не сказав, уже допустил ошибку, Олаф помрачнел ещё больше и, делая вид, что всё так и должно быть, подошёл к столбу. Обведя собравшихся долгим, задумчивым взглядом, он медленно положил руки на пояс и громко, так, чтобы его было слышно всем, сказал:
— Для меня настал день скорби, братья. Нас предали. Предали те, кого я считал одними из нас. Кому доверил узнать всё нужное для успешного нападения. Но вместо нужных известий мы получили предательство. И теперь я спрашиваю вас, братья, чем мы заслужили это?
Голос Олафа обрёл силу и теперь просто звенел от негодования. Слушавшие его ярлы удивлённо переглянулись. Весть о предательстве застала их врасплох. Отметив, что сумел завладеть вниманием ярлов, Олаф принялся нагнетать обстановку.
— Сигурд Леворукий был послан мной в нормандское герцогство, чтобы узнать, как много приехало купцов. Но он решил сделать по-своему. Придя туда, он решил предать нас, сообщив тамошнему правителю о готовящемся нападении.
— Чем ты подтвердишь свои слова? — подал голос один из ярлов.
— Тем, что нас ждали. Откуда ещё они могли узнать о нападении и приготовиться к встрече? И куда делся сам Сигурд? — резко развернувшись в сторону говорившего, ответил Олаф.
— А сам ты говорил ему о нападении? — не унимался ярл.
— Об этом не сложно было догадаться, — отмахнулся Олаф. — Всем известно, что после долгой зимы торговать нам почти нечем. Он предал нас. И это на его совести столько погибших воинов. Да, они умерли как настоящие потомки Одина. В бою, с оружием в руках. Но им не удалось скрестить его с клинками противника. Проклятые норманны не посмели сойтись с нами лицом к лицу, как мужчины, расстреливая из луков на расстоянии, словно бешеных псов. Скажите мне, братья, разве мы стерпим такое? Чего заслуживает предатель и его прихвостни?
— Мы выслушали тебя, Олаф Рыжий. А теперь нам нужно услышать ответ Сигурда. Только после этого мы вынесем своё решение, — неожиданно прозвучал ответ, и с камня поднялся высокий, жилистый старик в шкуре полярного волка.
Волосы и борода его были цвета снега, а глаза сверкали яркой синевой. Косой шрам начинался над левой бровью и, пересекая скулу, терялся где-то в бороде. Глаз чудом был не задет.
— Я знал Сигурда ещё сопливым мальчишкой, а его кормчий, Анхель, был моим лучшим учеником. Я не верю в предательство Леворукого. Я не верю в предательство Анхеля. И прежде чем вы все выскажете своё мнение, я хочу сам поговорить с ними. Даже если все вы решите, что Сигурд виновен, я соглашусь с вами только после того, как сам поговорю с ним.
Этого Олаф не ожидал. Вставший старик был живой легендой всего Нордхейма. Вот уже четыре поколения кормчих учились у него искусству вождения кораблей по звёздам. Райн Полярный волк, так звали этого старика, и к его слову прислушивались все кормчие и ярлы Нордхейма. На обучение к нему отправляли парней из самых дальних уголков страны, и его слово навсегда оставалось законом для его учеников.
И вот теперь этот человек встал на пути такого блестящего плана, придуманного Олафом. Понимая, что затевать спор сейчас значит упустить инициативу из своих рук, Олаф мрачно кивнул и с усмешкой ответил:
— Ты можешь думать как хочешь. Но как ты собираешься с ним говорить, если он сбежал? Надеешься, что доживёшь до того момента, когда он вернётся обратно?
— Если потребуется, я и тебя переживу, — презрительно хмыкнул Райн. — И помни, конунг. До тех
