боли, мольбы, нежности. Это же мама. Скелет потянулся к ней:
– Анн, вот и ты… дорогая моя… Они после обеда оставили меня одну… Я несколько раз позвала… никого… Но твой отец говорит невесть что!.. Он меня раздражает… Луиза? Да, Луиза подходила, но она очень болтливая… Все уши мне прожужжала…. Только ты меня и понимаешь…
– Ты почитала?
– Нет. Роман, который ты мне дала, раздражает. А журналы… я их уже все наизусть знаю…
Анн понимала, что все это время мать ждала ее. Она принесла тазик, кувшин с водой, полотенце, губку. Вода медленно полилась на руки больной. Эмильен, сомкнув веки, улыбалась от наслаждения. Внезапно она подняла голову и сказала:
– Обязательно передай отцу, чтобы он больше не надевал этот серый костюм. Я не могу его в нем видеть. Он… он в нем смешон!
– Да, мама.
Капли воды текли с шумом дождя. Как в том фонтане, в Риме. Смех мамы. Она была так весела! Смеялась над соседями в ресторане. Марк говорил: «Эмильен, вы несносны. Осторожнее, половина итальянцев понимают французский». Как и всех вокруг, его покорили фантазии Эмильен. Они были так счастливы вчетвером, в той короткой поездке в Италию. Это Мили предложила отправиться в путешествие и так отпраздновать двадцать четвертую годовщину их свадьбы с Пьером. Две симпатичные супружеские пары вместе бегали по музеям. Никакой разницы в возрасте. К вечеру молодые уставали сильнее стариков. Анн всегда забавляла та идеальная смесь, которую составляли ее родители. Никаких споров. Никаких разногласий в оценке, будь то полотно, блюдо, человек или идея. И ни одного вечера порознь. Никогда. Можно сказать, дышать друг без друга не могли. Ходили одинаково, бок о бок, рука об руку. Стоило Эмильен где-то чуточку задержаться, и Пьер дома уже не находил себе места, терзался наихудшими догадками. Мили имела на него такое влияние, что он ничего не предпринимал, не посоветовавшись с нею. Привычкой спрашивать ее мнение по всякому поводу он побуждал ее к несговорчивости. Без сомнения, втайне он наслаждался своим бытием, подчиненным ей. На самом же деле, властность Эмильен составляла частичку ее очарования. Она всегда знала чего хочет и умела вовремя смягчить свое упрямство юмором и кокетством. Уступали не ее правоте, а скорее – невозможности сопротивляться решительности в ее нежном взоре. Сколько раз приходилось слышать Анн ворчание отца: «Ну, какой галстук мне надеть, Эмильен?» Тогда над этим Анн смеялась вместе с матерью, а сегодня от такого простого воспоминания у нее сжималось сердце. Она всматривалась в изможденное болезнью лицо с впавшими глазницами и ощущала, как тает время. Возможно ли, чтобы всего за несколько месяцев та былая веселая живость превратилась в этакую безобразную озлобленность? Основательно постаревшая за время болезни, Эмильен забыла, что была женщиной. Замечая в дверном проеме Пьера, невольно съеживалась. Словно не могла ему чего-то простить – то ли его хорошего самочувствия и полного лица, то ли жестов, неизменных вот уже тридцать пять лет.
За стеной Пьер включил радио, и до них донеслись звуки героической мелодии.
– Он мне надоел! – простонала Эмильен. – Скажи, чтобы выключил…
– Ты ведь это любишь. Это из Вивальди…
– Вивальди? О, нет! Как ты можешь слушать эту какофонию?..
Анн унесла тазик, попросила отца убавить звук. Каждый вечер в семь она готовила иглу и шприц. Для укола морфия. Эмильен ждала этого момента с явным нетерпением, как гарантию спокойствия на всю ночь, и сама откинула покрывало. Анн склонилась над тощей, помятой белой ягодицей и поискала место. Короткий жест. Эмильен даже не шелохнулась, но когда все закончилось, прошептала:
– Ты должна позвонить доктору Морэну. Попроси его прийти.
– Зачем? Тебе ведь хорошо… Он не даст тебе других лекарств.
– Ты так думаешь?.. – Мили это произнесла тоном послушной девочки.
– Пойду займусь твоим ужином, – сказала Анн.
– Я не голодна…
Анн вышла на кухню и открыла холодильник. Чтобы растормошить аппетит больной, она каждый вечер готовила для нее маленькие забавные сэндвичи. Вот и теперь – срезала тонкую корочку с мякиша, разложила на каждый квадратный ломтик немного колбасы, кружок помидора, лист салата, а сверху на все – каплю горчицы. Снова открыла холодильник, вытащила бутылку «мюскадэ», налила полный стакан и залпом выпила. Ha пороге объявился Пьер.
– Что тебе рассказывал Марк? – спросил он.
– Он очень хотел бы вас увидеть – тебя и маму. Я предложила ему пообедать с нами в среду.
– Ты сказала об этом Мили?
– Нет еще.
– Как она себя поведет?
– Думаю, это доставит ей удовольствие. Она любила Марка.
– Да, но теперь она никого не выносит. Кроме тебя да своего доктора… Если бы ты видела, как она была зла после обеда!
– Это болезнь, папа.
– Да, конечно. Но это так тяжело… Тебя же нет дома весь день, ты не можешь себе представить. Мили стала просто тиранкой… Сегодня утром довела бедную Луизу до слез… Как бы чего и при нем не выкинула.
Анн машинально плеснула в стакан отца белого вина. Тот без единого слова поднес его к губам. Выпил.
Она тоже.
Он выдохнул:
– О, боже мой! Боже мой! Как грустно…
Она разложила сэндвичи на тарелке и вымыла руки. На юбку попало несколько капель воды.
– Папа, – сказала она, вытирая пальцы о тряпку, – тебе нужно сменить костюм.
– Зачем?
– Ты хорошо знаешь, что Мили он не нравится. Впрочем, и не сезон уже.
– Верно. Но, что же мне надеть? Что ты посоветуешь?
– Неважно. Надень шерстяной жилет, коричневый.
– Хорошо…
На десерт для больной было печеное яблоко с джемом из красной смородины. Пьер вернулся на кухню, затянутый в коричневый жилет. Небольшой животик, широкие плечи, наивный и нежный взгляд.
Анн отнесла поднос матери, помогла ей усесться в кровати, подложив под спину подушки. Войдя следом за ней, Пьер ожидал приговора. Эмильен смерила его взглядом, однако ничего не сказала. Заметила ли она перемену? После облегчающего укола лицо ее выглядело мирным. Она поднесла ко рту сэндвич, зубы медленно погрузились в мякиш. Чтобы оторвать кусок, ей пришлось наклонить голову. Она медленно прожевала. Щеки ее порозовели.
– Тебе нравится? – спросила Анн.
– Да, – ответила Эмильен. – Очень вкусно.
Пьер присел на край кровати, нежно, однако искоса посмотрел на жену, опасаясь ее гнева. Потом неловко прилег, ноги его повисли, голова уперлась в подушку. Анн подумала, что он не понимает истинного состояния матери. Ей вдруг показалось, что Эмильен для него не серьезно больна, a просто устала. Отсюда и эти его мужские выходки. Неожиданно он взял ее руку и поднес к губам. Долгий поцелуй, как прежде. Эмильен нахмурилась. Он бережно положил ее руку на покрывало.
– Сегодня после обеда Анн встретила Марка, – сказал он.
Лицо Эмильен осталось безучастным. Ей говорили об ушедшем мире.
– Хм, – буркнула она безразлично. – Он что, в Париже?
– Да, – сказала Анн.
– И как он?
– Все такой же.
– Сколько времени прошло с тех пор? Три года? Четыре?
– Три, мама. Я пригласила его на обед.
