так лучше будет видно, что вы за человек“».
Не будучи бронзовым, писатель старается устоять при каждом новом ударе. Великолепный обед, с которым он связывал столько надежд, не дал результата. Руководство журналом и редактирование статей мешало ему удовлетворять требования издателей, в частности госпожи Беше. Красавица вдова собиралась выйти замуж за некоего землевладельца и оставить издательское дело, но прежде, чем воспарить к семейному счастью, прояснить отношения с Бальзаком, которому любезно заплатила вперед. Теперь она требовала произведений согласно выплаченной сумме, которые составили бы два тома, и угрожала автору судом. Отчаявшийся Даккет решил продать свои акции «La Chronique de Paris», но покупателей не было – только Бальзак и Верде, заплатившие ему векселями. Сотрудники отказывались работать, опасаясь, что не получат вознаграждения, уволились и секретари. Словом, все пустились наутек. Оставшись в одиночестве, отрезвленный, главный редактор изнурял себя отчаянными просьбами, пытаясь занять денег у друзей. На первом месте оказался бравый доктор Наккар, давший несколько су и выразивший беспокойство по поводу его здоровья. Он волновался, что пациент не справится с одолевавшими заботами.
Не так давно Бальзак оставил квартиру на улице Батай, в которой теперь останавливался, приезжая в Париж, один из сыновей его друзей Шенбургов. Сам он вновь воцарился в своей обители на улице Кассини, которую так предусмотрительно оставил за собой. Он полагал, что статус журналиста гарантирует ему защиту от посягательств национальной гвардии. Не тут-то было: утром двадцать седьмого апреля комиссар полиции с двумя сопровождающими пришли взять его под арест. По словам хозяина, это был «невежественный дантист», совмещавший свою «чудовищную профессию» с функциями главного сержанта, пообещавший запереть его на восемь дней в тюрьму национальной гвардии в особняке Базанкур. Сначала Бальзак попал в общую камеру, переполненную громко говорившими, бранившимися рабочими, не обращавшими на него никакого внимания. Потом Верде дал немного денег, удалось перебраться в одиночную, где была кровать, стол, стул и довольно удобное кресло. Можно было даже заказывать еду, которую приносили извне. Он вновь остановил свой выбор на Шеве и Вефуре. Писатель проводил время за гранками «Лилии долины». Сотрудники журнала навещали его, снабжали свежими столичными сплетнями. На обед, который давал заключенный, собрались Жюль Сандо, Эмиль Реньо, Гюстав Планш, Альфонс Карр. Камера сотрясалась от смеха и звяканья посуды. Неизвестная почитательница, подписавшаяся «Луиза», прислала ему розы. «Ваши цветы благоухают в моей темнице, – ответил он. – Не могу передать, какое удовольствие они мне доставили». Четвертого мая Бальзака освободили. Роскошное заточение обошлось ему в пятьсот семьдесят пять франков.
Немедленно стало известно об окончательном банкротстве «La Chronique de Paris». И тут Оноре в первый раз стало страшно. Не оттого, что теряет журнал, это он предвидел давно, – разум вдруг отказывался ему повиноваться, стало неинтересно придумывать, рассказывать, витать в облаках. Быть может, пора подумать об ином призвании, ином образе жизни? «Три дня назад во мне что-то изменилось, – делится он с Ганской. – Все прежние устремления растаяли. Не хочется ни политики, ни журналистики. Попытаюсь избавиться от „La Chronique de Paris“. К такому решению я пришел, побывав на двух заседаниях Палаты депутатов. Глупость выступавших, нелепость дебатов, невозможность победить эту жалкую посредственность заставили меня отказаться от моих планов вмешаться в политическую жизнь, разве что только в ранге министра. В ближайшие два года я попытаюсь прорваться в Академию, так как академики могут становиться пэрами, и попробую сколотить состояние, которое позволит мне стать членом Верхней палаты и стать у власти благодаря самой власти… Я настолько загружен запущенными делами и заботами, что голова моя кружится и я не могу связно писать вам».
Итак, Бальзак устремился в погоню за новым миражом. Его ободряет шумиха вокруг выигранного им дела против Бюлоза. За несколько дней Верде продал тысячу восемьсот экземпляров «Лилии», тогда как весь тираж составил две тысячи. Увы! Двенадцатого июня новая неприятность: госпожа Беше отказывается ждать. Судебный исполнитель уведомил писателя, что в течение суток он должен передать два тома, которых согласно контракту недостает для полного собрания «Этюдов о нравах». Каждый день задержки обойдется ему в пятьдесят франков. Чудовищно! Хотя, утешает он себя, это послужит необходимым для продолжения работы стимулом. Но Париж для этой гонки не годится, необхо-димо спокойствие, воздух, дружеское участие. Скорее к Маргоннам! С каким облегчением расстанется он с журналом, который камнем висит у него на шее! И Бальзак предупреждает Ганскую: «Некоторое время вы не будете получать от меня известий, я попытаюсь сбежать в долину Индры и написать там дней за двадцать два тома для этой женщины [госпожи Беше], чтобы избавиться от нее, а для этого меня ничто не должно отвлекать, и думать я должен только о том, что пишу. Пусть я околею, но обязательства выполню… Вновь я вступаю в нелегкую схватку, в которой интересам противостоят ненаписанные книги. На то, чтобы ликвидировать последний мой договор, удовлетворив госпожу Беше и написав хорошую книгу, у меня двадцать дней. И я сделаю это. „Наследники Буаруж“ и „Утраченные иллюзии“ будут написаны за двадцать дней».
«Наследники Буаруж» так и останутся на стадии предварительных набросков, но первая часть «Утраченных иллюзий» завершена за три недели в невероятном порыве творческого воображения. Она составит два тома, которые требует от него вдова Беше. Это цена освобождения. Что до второй части, то в предисловии Бальзак обещает в свое время закончить и ее, иначе полотно будет неполным. Первая часть озаглавлена «Два поэта». В ней он возвращается к своим излюбленным темам: тихая, упорядоченная провинциальная жизнь и гипнотическая сила столицы, притягивающей к себе некоторых обитателей этого тесного мирка; любовь юного ангулемского поэта Люсьена Шардона, который именует себя Люсьеном де Рюбампре, и госпожи Анаис де Баржетон, аристократки, старше его на пятнадцать лет, которая считает его писателем с большим будущим, а потом увозит в Париж, рассчитывая сделать известным; наконец, слепая преданность сестры Люсьена Евы будущему мужу, Давиду Сешару. Уже на этом этапе автор понял, что напишет продолжение, и оно будет трагическим – «Провинциальная знаменитость в Париже». Он расскажет об ожесточенной борьбе, несбывшихся надеждах, крушении героя. Герой, прекрасный Люсьен де Рюбампре, – это и он сам, только в более соблазнительном обличье, и Жюль Сандо с его слабым, переменчивым характером. Чувства, что испытывает к своему поэту госпожа де Баржетон, напоминают те, что госпожа де Берни питала к Бальзаку, но и чувства Жорж Санд к Жюлю Сандо тоже; собственный опыт владельца типографии помог создать образ Давида Сешара; а в описании взаимоотношений разных слоев общества Ангулема, заносчивых дворян и торговой буржуазии слышны отзвуки рассказов Зюльмы Карро. Его, Бальзака, поражения придали истории привкус разочарования. «Я рад, что книга, над которой сейчас работаю, именно с таким оттенком, – поверяет он Ганской, – горькая грусть придаст ей очарования. Эта история из тех, что встречают понимание, она трогает сердце. Сейчас я в маленькой комнате в Саше, в которой столько сделано! Снова смотрю на прекрасные деревья, в которые столько вглядывался, пытаясь нащупать мысль. В 1836 году я не дальше, чем был 1829-м, я всем должен и все время тружусь. Во мне кипит все та же молодая жизнь, и сердце мое – как у ребенка». Ему легко пишется, и эта легкость позволяет забыть на время, что сочиняет он эту историю, чтобы вернуть долг госпоже Беше, – безумное желание творить не дает проснуться безумному желанию жить. Муки и радости теперь не его, его персонажей. Чужая суета занимает его. Выходя из комнаты, он похож на сомнамбулу.
День двадцать шестого июня выдался знойным. Бальзак прогуливался по парку с Маргоннами. Вдруг у него закружилась голова, он упал. Апоплексический удар. Мысли мешались, Оноре не мог говорить. Неужели рассудок отказывает? Сможет ли писать, закончить «Утраченные иллюзии»? Его охватила паника. По счастью, на следующий день ему стало лучше, остался лишь небольшой шум в ушах. Роман пошел своим чередом. О передышке и думать нечего, госпожа Беше, ставшая теперь госпожой Жакийа, не отставала. Герцогиня д’Абрантес жаловалась на молчание Оноре, тот отвечал: «Вы знаете, что вышедшие на поле боя не вправе разговаривать или дать знать друзьям, живы они или мертвы. Я умираю от работы». Решив сделать главного героя поэтом, Бальзак намеревался вставить в роман стихотворения собственного сочинения. Но оказывается не в силах написать хоть одно. В порыве вдохновения обращается за помощью к Эмилю Реньо из «La Chronique de Paris»: «Скажите душке Бернару, что для „Утраченных иллюзий“ мне нужна напыщенная поэма в стиле лорда Байрона, она задумана как лучшее произведение провинциального поэта, пусть это будут стансы или александрийский стих, смешанные строфы, как ему нравится. Было бы очень мило с его стороны сделать это, так как я сам не успеваю. Мне нужно нечто вроде „Беппо“, „Намуны“ или „Мардоша“ Мюссе, кусок строк в сто». Шарль де Бернар выполнит порученное, но Бальзак останется недоволен результатом, предпочтет свою поэму, которую в 1824 году посвятил внебрачной дочери госпожи де Берни Жюли Кампи. Она называлась «Цветок Бенгалии».
