собственно, они такие. И находясь, по существу, в более предпочтительных условиях, стали все более и более роптать, переходя к крестьянскому образу мыслей и требуя дальнейших послаблений. Происходило нечто сходное со стрелецкими бунтами за сто с лишним лет до этого, когда люди также требовали больше возможного и опрокидывали на себя гнев властвующей верхушки.
Что же касается либерализма, то его при Аракчееве, во всяком случае, было больше, чем в предыдущем царствовании Павла и в последующем у Николая I. Аракчеев в этом смысле не столько угнетал, сколько острастку давал, понимая, как умный человек, с каким народом, а главное, с какою взбалмошной дворянской интеллигенцией имеет дело.
Наши коммунистические историки с Аракчеевым так запутались, что в одном и том же учебнике объявляли его гонителем прогресса и реакционером при Александре I, а потом (на других страницах) человеком, поддерживавшим политическую реакцию после восстания декабристов при Николае I. То есть получалось, что реакция графа была против себя же самого.
По внутреннему складу граф был очень мистичен, хотя старался этого не афишировать. Смысл жизни, гораздо больший, чем сиюминутная реальность, всегда очень тревожил его. И это иногда приводило Аракчеева к пароксизмам задумчивой мрачной тоски.
Нечто схожее стало довольно рано развиваться и у императора Александра I. Кипучая государственная деятельность сменялась вдруг чувством ее бессмысленной суеты, «мышиной возни» перед таинственной исторической судьбой России. С непонятным ее призванием и предназначением. В минуты солнечных настроений родина представлялась ему, как говорил сам Александр, огромным бутоном прекрасного, еще не распустившегося цветка. Но чаще стали появляться ощущения ее гибельной неподвижности. Получалось, как в сказке «Конек-Горбунок» Ершова. Гигантский кит в океане времени, на котором люди построили многочисленные жилища, ведут хозяйство на занесенной ветрами земле, умирают, родятся, иногда что-то празднуют. Кит в один совсем не прекрасный момент проснется, когда-то это обязательно произойдет, и все кончится, в каком-то кошмаре.
Своими апокалиптическими настроениями император вполне откровенно делился только с Аракчеевым, и не скрывал от него возрастающий страх перед тем, на чем покоится и царствующий дом, и вся видимость российского государства.
В связи со всем этим в императоре не мог не пробудиться интерес к мистической культуре с ее ответами на вопросы о предназначениях, данных высшими силами странам, народам и отдельным людям.
Аракчеев, как человек действия, предложил разобраться с «проблемой» на хорошем организационном уровне. И, получив монаршее одобрение, энергично приступил. (А материальные и командные возможности графа были не ограничены).
Весной 1811 года группа молодых хорошо образованных офицеров (числом около двадцати) получила очень любопытное задание. Каждому следовало отправиться в лично ему указанный регион Центральной России, Севера или Сибири. Сопровождали такого командированного — писарь и четыре солдата. Лошади, деньги — всего предостаточно.
Надлежало установить, кто в тамошних местах числится у народа в сильных ворожеях, провидцах и прочем колдовательском ремесле. С оными встретиться и, не пугая их ничем, установить, действительно ли отдельные ко многому способны. Выявленных следовало с удобством отправлять к самому графу.
Первые «странные» люди стали появляться у Аракчеева уже через три месяца. Почти все они очень скоро отбывали назад, но не только без всяких обид, а и с деньгами или с подарками, потому что иные брать деньги отказывались.
Несколько странных людей задержалось подольше, и известно, что кто-то из них вылечил от мигреней императрицу, а одна старая ворожея так и осталась при Аракчееве, потому что блестяще справлялась с любыми кишечно-желудочными заболеваниями.
Но вот того, кто по-настоящему требовался, найти не удавалось.
Пока заснеженной ноябрьской дорогой он вдруг не пришел к Аракчееву сам.
В шестидесятые годы разведка ГДР «Штази» обнаружила очень любопытные дневники близкого к Аракчееву офицера Жиркевича, которые вместе с его потомками оказались в Европе. Далее мы будем следовать излагаемым там событиям.
Человек, явившийся к графу, был неопределенного возраста и мало запоминающейся наружности. Может быть лет сорока, иногда казалось, что и гораздо меньше. А вдруг проскакивало что-то такое, что заставляло думать — он пожилой и просто имеет очень хорошо сохранившуюся внешность.
По одежде человек более походил на средней руки подрядчика или на лицо торгового звания из его не самой богатой прослойки.
Допущенный к графу, он объявил, что знает о некоторых его желаниях и как сын отечества готов оказать ему нужную услугу. Но при одном условии: он должен затем так же беспрепятственно уйти отсюда, как и пришел, и именем его и местожительством не будут интересоваться.
Граф равнодушно кивнул в ответ головой и так же равнодушно спросил:
— А что ты умеешь, братец?
Человек, стоявший шагах в семи от стола, за которым сидел Аракчеев, тут же сдвинул бронзовый письменный прибор. Так, что тот с середины съехал на самый край.
Брови хозяина сами поехали вверх…
— А обратно?
И это было исполнено.
Аракчеев велел подать стул, чтобы человек сел, но тот попросился стоять.
— Ну, а еще что-нибудь?
Человек чуть подумал…
— В донесении вашем, что отправлено час назад Государю и сейчас все еще в пути, сообщать об князе Багратионе изволите. Что не только горяч, но и старой военной методе подвержен. Штык и кавалерию предпочитает артиллерийской науке, и при назначениях его…
— Достаточно, братец, достаточно, — посмотрев на адъютантов, быстро проговорил граф, — я дальше и сам помню.
И, взглянув на бронзовый письменный прибор, спросил:
— Желаешь далее без свидетелей говорить?
Человек отрицательно качнул головой:
— Им тоже надобно слушать.
Далее, выражаясь современным языком, последовала такая информация.
Россия будет еще некоторое время участвовать в антинаполеоновских войнах. Вторжение Бонапарта в Россию произойдет в следующем году, станет сначала тяжелым для государства, но кончится вхождением русских войск в Париж. Захватив Москву, французы сами окажутся в ней блокированными. Среди героев этого периода войны будет офицер по имени Александр, отважнейший из отважных. Ум и решительность этого человека столь феноменальны, что со временем станут не благом, а огромнейшей государственной опасностью. Именно он, в чине уже генерала, возглавит крупный заговор военных и опрокинет в 1824 году царский престол. Офицер этот настолько бескомпромиссен и решителен, что поднимет историческую волну выше всякого человеческого роста. Она захлестнет не только Россию, но и потом всю Европу.
— Что ты еще можешь сказать об этом человеке?
— Он артиллерист, как и ваше сиятельство.
Далее последовало достаточно точное словесное описание Фигнера. После чего незнакомец вежливо напомнил графу об обещании ему беспрепятственно удалиться.
