было. Так что ничего ломать не понадобилось. Деревяшку аккуратно отставили в сторонку и легко распахнули ухоженные воротины.
Амбар был пуст. И второй и третий – последний. Дощатый пол был тщательно выметен, в помещении еще витал запах пыли и хлеба, но ни одного мешка с мукой или зерном на стеллажах не было.
— Да что, блин, за хрень-то здесь творится!?
— А ты чевой-то сюды засунулся-то? Это амбары, чай казенныя, и нечаво тут. А то ща как пальну из ружжа-то…
Из густых зарослей черноплодной рябины, словно леший, явился старый дедка, с огромным, выше его, ружьем в руках. Проспавшие появление сторожа конвойные, мигом выхватили оружие из его рук, а самого подхватили под локотки. Чем, кстати, ничуть бравого охранника не напугали. Он только еще выше задрал куцую бороденку.
— Где продукты, дед?
— А ты кто таков будешь, штоп мне тута загадки загадывать?
— Я? Томский губернатор. А ты-то кто, воин?
— Я-то знамо кто, вашество, — и не подумав даже обозначить поклон, дерзко ответствовал старик. — А тебя вот туточки ране не встречал.
И тут же добавил, как мне почудилось, с надеждой:
— Пороть прикажешь?
— С чего бы это? — удивился я. — Ответь на мои вопросы и иди себе с Богом.
— Да? — разочаровался магазинный сторож. — Чевой-то ты начальник не настоящий, мнится мне. Фрезе вон, Лександр Ермолаич – тот начальник. Завсегда, чуть что – пороть! А горныи стражники-то и рады старацца… А он, генерал значицца, платок к губам придавит и отвертаивается…
— Чо ж он, когда порют ему не любо? — спросил кто-то из молодых казаков.
— Как же не любо? Любо. В приписных весях непоротых чай уже и нетути.
— Чо ж тады отвертаиться?
— Глядеть не любит, — ткнул худым узловатым пальцем в небо старый вояка. — Енерал жошь.
— Телесные наказания отменены, — качнул головой я. Горного садиста обсуждать совсем не хотелось. — Где продукты?
— Знамо где, — снова задрал бороденку мой собеседник. — Как маяк тутошний из росписи выписали, да на Томскам заводу печи затушили, так и амбары вычистили. Томский пристав, Филев, который, сказывать велел, шта на Тоболе неурожай. Туды, знамо и повезли.
— Суки! Урою! — рыкнул я и тут же взял себя в руки. Вдохнул-выдохнул глубоко, и продолжил уже спокойно. — Филев, это который сейчас Барнаульским заводом начальствует?
— Знамо он. Евгений Киприяныч, значицца. Давеча дочю замуш выдал…
— За Матвея Басова, — кивнул я. Огромная губерния казалась одной большущей деревней, где все были каким-нибудь образом да связаны между собой. Горный инженер, Матвей Алексеевич Басов, которого Фрезе отправил на Чую шпионить за мной, оказался зятем последнему управляющему Томского железоделательного завода. Отсюда и интерес этого самого, Матвейкиного тестя к аренде завода. Знает, падла, что не весь еще ресурс у мануфактуры исчерпан, и что люди, мастеровые, никуда не денутся. Что они, потомственные металлурги, еще делать-то умеют?
Достал блокнотик и на самой последней странице записал имя последнего пристава. Виновного в неоказании помощи. Поставил рядом маленький крестик – вроде клятвы. Аз воздам!
Ладно. Казенные запасы оказались уже разворованными. Тогда только вспомнил об описанной Варешкой схеме 'взлохмачивания' продовольственных запасов, и перепродаже их в Тобольскую губернию. Можно было конечно отправить гонцов в Кузнецк, в надежде, что до тамошних магазинов загребущие ручонки барнаульских лиходеев еще не добрались, но, сколько это займет времени?! А помощь мастеровым и их семьям требовалась немедленная.
Оставался только один вариант: купить продовольствие прямо здесь, в селе, и организовать его доставку в Томское. Дело осложнялось тем, что в моей казне наличествовало не так много денег…
План! Мне нужен был план. Мало было просто купить зерно и завезти его нуждающимся. Рано или поздно придет время, когда и эти припасы подойдут к концу, а я окажусь слишком далеко, чтоб оперативно решить эту проблему. Да и неправильно это – бесконечно кормить оставленных на произвол судьбы умелых мастеров металлургов. Развратятся от халявы, сопьются от безделья. Растеряют навыки.
А у меня Ампалыкское железорудное месторождение в земле спит! И совсем рядышком – Анжеро- Судженские угли. Понятия не имею, подойдут ли они для плавки железа, и спросить некого. Но наверняка что-то можно придумать. А вот рабочие руки в тех местах – настоящий дефицит. Так не Божье ли Провидение – это брошенное селение?
Значит, нужно было как-то переселить мастеровых с семьями к месту будущей работы. Черт! Я даже не знал, сколько их там! Пятьсот? Тысяча? Две? И на чем их везти? Конец лета. Пока соберутся, пока – то да се – осень наступит. Тракты станут непроходимыми. Остаются реки. До Кузнецка – сто верст. До Бийска – сто пятьдесят. Барнаул в ста шестидесяти верстах, и вместительные корабли там точно найдутся, но будут ли рады такому переселенческому движению горные начальники? Рано мне еще с ними войну затевать…
Значит – Кузнецк. Он ближе и влиянию Барнаула подвержен меньше.
Вопрос номер два: куда везти? Где можно оперативно выстроить лагерь беженцев, чтоб они могли в относительном комфорте пережить зиму? Это должно быть такое место, чтоб я из Томска мог им время от времени помогать…
По возвращении в усадьбу приютившего мой отряд купца, бегом ринулся к поклаже. Искать карту. С изображением моего удела думалось как-то легче.
Ворвался в горницу, словно за мной гнались. А, может быть, так оно и было. Бежал, чтоб обогнать Смерть, приготовившуюся поживиться душами православного люда в Томском селении.
Плотная бумага не выдержала напора – уголок сделанной специально для меня копии 'Большой карты Томской губернии' оторвался. Плевать. У меня тут толпа людей не кормлена, чтоб я еще из-за ерунды переживал… Навис над рисунком моего удела, придавил непокорные, так и норовящие свернуться обратно, края локтями. Вот Томск, столица губернии. Вот здесь, где-то рядом с селением Починок, между реками Китат и Кельбес в земле сокрыты настоящие сокровища – несколько расположенных один над другим слоев угля, по качеству не уступающего британскому кардифу. А тут, в излучине Алчедата, между Преображенским прииском и Тудальской деревенькой – железо. Руда там, пусть и не такая богатая – от тридцати пяти до сорока процентов – зато не отягощенная вредными примесями. Река Алчедат так и шныряет, так и вьется по отрогам Салаирского кряжа, так и зовет умелые руки, посмевшие перегородить бы ее плотиной, заставившие дикий поток служить на пользу людям.
Здесь – палец с неровным грязным ногтем ползет на запад, туда, где Томь изгибается турецкой саблей, огибает крупнейшее в Западной Сибири месторождение известняков – точно посередине между Починком и Балахнино, в конце века должна появиться станция Тайга. Проклятье убитого Транссибом Томска. Ненавистная разлучница и основание пуповины – тоненькой ниточки тупиковой ветки, связывающей Великую Магистраль с некогда гордой столицей обширнейших земель. Жалкая подачка, брошенная выскочкой – Новониколаевском – губернскому Томску.
Тонким карандашным жалом я, как мог, восстановил по памяти эту ветку. Прихотливые, почти как дым положенной на край пепельницы сигареты, извивы ветки железной дороги, двадцать лет спустя проложенной царевыми инженерами. По верху водоразделов, огибающий большую часть малых ручьев и речек. Земляная насыпь в разы дешевле мостов – изыскания велись два года, и был выбран лучший маршрут. И, что самое главное, в общих чертах совпадал с моими планами.
А вот дальше начинались вопросы. В восьмидесятых годах девятнадцатого века, дорогу проложили от Тайги на восток, к Анджерску. Потом – северо-восток, к Яе, и оттуда уже почти точно на восток, на Мариинск. Инженеры решили обойти с севера единственное препятствие – предгорья Салаира и сэкономить один мост – через Яю, но меня этот путь не устраивал. Мне нужно было на юго-восток, к железу. По гребню малого хребта, между Яей и Золотым Китатом, к Преображенскому прииску. Потом форсируем по мосту Золотой Китат и Алчедаг по дамбе, и ползем к руслу речушки Керчь, которая приведет нас к Чебуле. Мой Транссиб становится длиннее на тридцать верст, но я получаю доступ к Ампалыкскому железорудному
