что я должен выдать им кусок завернутого в нее дерьма Меня считают истинным профессионалом, и это, конечно, приятно, но я выдам им то, что соответствует обертке. А потом решил: да что толку говорить об этом.
И вот настал великий день, и люди, купившие билеты, думали, что я сыграю им шесть мазурок Шопена, баркаролу, три ноктюрна и сонату. И я подумал: Что ж, пока я играю эти шесть мазурок, баркаролу, ноктюрны и сонату, им совершенно не важно, что еще я могу играть. Не могу утверждать, что сам бы составил такую программу, если бы это от меня зависело, но мне хотелось, чтобы звук фортепьяно контрастировал с ударными в чистейшей их форме. А что касается Шопена, то эта часть программы была заранее согласована и являлась обязательной. Вот я и выдал им четыре часа игры на барабанах, а уже затем — шесть мазурок, одну баркаролу, три ноктюрна, одну сонату и еще шесть мазурок.
С. Т.: И в результате многие люди опоздали на последний поезд с Паддингтона, который отправлялся в 11.52, и не слишком радовались этому обстоятельству.
Ямамото: В результате люди опоздали на последний поезд с Паддингтона, который отправлялся в 11.52.
С. Т.: И теперь вы вот уже два года не даете концертов?
Ямамото: Именно.
С. Т.: Но ведь вы вроде бы обещали, что после концерта в Ройял-Фестивал-холл люди на поезд не опоздают?
Ямамото: Никто из моих слушателей не будет топать пешком по улицам Лондона в два часа ночи. Обещаю.
С. Т.: Вам было трудно принять такое решение?
Ямамото: Зато я страшно доволен им.
В конце приводился анонс выступления Ямамото в Ройял-Фестивал-холл.
Л. хоть и не жаловался, но выглядел несчастным. Я продолжала размышлять о завораживающе прекрасных фрагментах, которые никак не могли быть частью единого целого. Я продолжала думать о мазурках на фоне звучания ударных в чистейшей их форме. Потом подумала, что неплохо было бы уделить внимание собственному ребенку, который выглядел совершенно несчастным.
И спросила: Как насчет того, чтобы съездить в Саут-Бэнк центр?
Л. изумился.
Я сказала: Там есть столики, можно посидеть и поработать, а потом пойдем на концерт.
Он сказал: Не хочу идти на концерт.
Я сказала: Столик будет в твоем полном распоряжении.
Он спросил: А мороженое купишь? Я сказала: Да.
Он спросил: А можно мне Haagen-Dazs?
Я ответила: Ну, если у них есть, то пожалуйста.
Он сказал: Тогда договорились.
Я сказала: О’кей. И постарайся вести себя как разумное человеческое существо.
И мы поехали в Ройял-Фестивал-холл, и я нашла столик, находившийся в максимально возможном отдалении от всех тех мест, где продавались разные вкусности. И Людо разложил все свои книжки, в том числе «Зов предков, «Белый Клык», Фергюс, «Тар-Куту», «ВОЛЮ», «АКУЛА!», «КИТ-УБИЙЦА!», а также «Правдивые истории о выживании в экстремальных условиях» на отдельном столике рядом. Время от времени он вскакивал, бегал взад и вперед, и вниз, и вверх по лестницам, потом возвращался, потом опять убегал, потом снова садился за столик и работал над Песней двадцать четвертой «Одиссеи». Что ж, пока все шло неплохо.
На «Эмбэнкмент» я купила Людо цветную ручку-маркер. Купила также два билета на концерт, самые дешевые. В 8.00 проверила складную коляску на колесиках, все было на месте, кроме «Зова предков», потом зашла попудрить носик под неусыпным и равнодушным наблюдением туалетного работника, затем объяснила Людо, что если на концерте ему станет скучно, он сможет почитать «Зов предков». Затем отвела его в туалет, но он сказал, что ему не надо. На что я заметила, что теперь он знает, где находятся туалеты, & если ему приспичит во время концерта, он всегда может встать и выйти, потому что у нас очень удобные боковые места, возле прохода.
Я также купила программку, подумала, что, возможно, в ней есть какие-нибудь интересные высказывания Ямамото. Программа концерта состояла из следующих произведений: Бетховен, 15 вариаций ми минор, а также фуга на темы из «Птолемея», опус 35; Брамс, вариации на тему Роберта Шумана, опус 9; Вебер, вариации для фортепьяно, опус 27. Антракт. Брамс, баллады; опус 10 № 1 ре минор, на основе старинной шотландской баллады «Эдвард». Его же — № 2 ре мажор, № 3 си минор, № 4 си мажор.
Завсегдатаи входили в зал, и в воздухе чувствовалось напряженное ожидание («саспенс», как его сейчас принято называть), наверное, потому, что люди предполагали увидеть на сцене целую коллекцию барабанов. Но на ней ничего не было, кроме огромного рояля. И вот на сцену вышел Ямамото, и в зале раздались аплодисменты. Он сел и заиграл фугу Бетховена на тему из «Птолемея».
Доиграл до конца, и в зале снова грянули аплодисменты. Ямамото вышел, потом вернулся на сцену и снова уселся за рояль. И начал играть вариации на тему Роберта Шумана.
Вариации на темы Роберта Шумана подошли к концу, в зале грянули аплодисменты. Ямамото вышел, потом вернулся на сцену и сел за рояль. И заиграл вариации Вебера для фортепьяно, опус 27.
Вариации Вебера подошли к концу ровно через шесть минут, в зале грянули аплодисменты. Ямамото ушел со сцены, и тут настал антракт.
Я купила Людо мороженое и принялась читать напечатанную в программке шотландскую балладу «Эдвард».
Антракт подошел к концу. Было около 9 вечера.
Мы вернулись в зал и сразу почувствовали, что там царит необычное оживление. Слышались ропот и возгласы, человек десять тихонько хихикали. На сцене появилось множество предметов, которых не было прежде. Выстроились в ряд барабаны различных размеров, на стойке красовались медные колокольчики и два бокала с водой, — сразу и не поймешь, что там еще было. Ямамото вышел на сцену, в зале грянули аплодисменты. Он сел за рояль и заиграл.
Сперва мне показалось, что он начал играть опус 10 на основе старинной шотландской баллады под названием «Эдвард», этого произведения мне прежде ни разу не доводилось слышать. Но затем я поняла, что ошибалась. Он сыграл несколько тактов — из пяти или шести аккордов — и повторял их снова и снова. Я понятия не имела, присутствовали эти аккорды в опусе 10 или нет. Иногда случается увидеть картину, где художник нанес краски на полотно, а потом взял да и соскоблил их почти все. Вот так и Ямамото начал «соскабливать» почти все звуки, и так до тех пор, пока от них почти ничего не осталось. Но даже тишайший звук, издаваемый фортепьяно, умирает не сразу, & он, по всей видимости, раз девять или десять давил на педаль во время этого умирания, так что слышались как бы отголоски других, уже почти затихших звуков. А может, просто придерживал эту педаль или не трогал ее вообще, не знаю. Трудно было понять, чем он там занимается. И я подумала, что, видимо, этот фрагмент действительно принадлежал опусу 10, но он решил дать публике возможность услышать его во всех вариациях. Хотя, с другой стороны, эти вариации никак нельзя было назвать цельным произведением. Продолжалось все это минут двадцать или с полчаса. Затем он сделал паузу и принялся вытворять то же самое уже с другим фрагментом. И это тоже продолжалось минут двадцать или с полчаса. Потом снова пауза, и вот он заиграл произведение, действительно похожее на опус 10 по мотивам старинной шотландской баллады «Эдвард», но в котором содержались два тех самых фрагмента, которые он играл на протяжении последнего часа. Это продолжалось семь минут. Он перестал играть, в зале грянули аплодисменты.
Ямамото встал & подошел к стоявшим на сцене барабанам и ударил по одному из них палочкой. И пока над залом висело тягучее «бу-у-у-м», успел вернуться к роялю, сел н заиграл опус 10 ре минор. Продолжалось это пять минут. Он перестал играть, и в зале грянули аплодисменты. И еще — многие люди поднялись с мест и вышли из зала.
Было почти 10.15. Людо спросил, зачем он сыграл то же самое по новой? И я ответила: «Потом объясню», и кто-то услышал и засмеялся, и сказал, что не прочь стать мухой ил стене. Людо вновь
