Я уселся на ступеньки перед домом, прямо напротив «Кваглинос», и снова пытался читать «Физику твердого тела», но ничего не получалось, слишком уж было темно. Тогда я начал цитировать про себя Песнь первую «Илиады». Вообще-то я собирался выучить все это произведение наизусть, на тот случай, если вдруг окажусь в тюрьме. Будет по крайней мере чем занять ум.
Люди входили и выходили из «Кваглинос». Я закончил с «Илиадой», было около 12.30. Пара прохожих остановились и спросили, все ли со мной в порядке. Я ответил, что все в порядке. И начал повторять в уме слабые арабские глаголы. Моими любимыми всегда были двойные и тройные слабые арабские глаголы, потому что они практически исключали возможность применения императива. Но я заставил себя начать с начального хамза28 и тщательно все проработать.
И поступил абсолютно правильно. Прошел час; я уже начал думать, что он поехал куда-то еще, а вовсе не в «Кваглинос». В таком случае и мне ничего не оставалось, как оправиться домой. Но как раз тут я подобрался к самому своему любимому глаголу во всем арабском языке, & я подумал, что следует уделить ему больше времени, чем остальным. Странность 
заключалась в следующем: это был трехбуквенный глагол, где все три буквы были «йа»; употребляется он лишь во 2-й форме, где среднее «на» удваивается (к сожалению, это означает, что финальное «йа» пишется как «а», но ведь невозможно же, чтобы все было идеально). Глагол этот означает «писать письмо йа» (см. Райт) или же «писать красивое йа» (см. Хейвуд и Хамад)!
Этот глагол просто по определению обязан быть лучшим в языке, а Вер даже не удосужился включить его в словарь! Вы можете, конечно, не поверить, но даже Райт лишь вскользь упоминает об этом глаголе, под тем, видите ли, предлогом, что не желает обсуждать его, поскольку глагол этот встречается крайне редко! А что касается Блашера, так тот вовсе не упоминает его! Лишь у Хейвуда/Хамада глаголу уделяется какое-то внимание, но даже они не упоминают императивной формы. Они дают этот глагол лишь в повелительном наклонении, и получается у них «юййяйи». Из чего я самостоятельно сделал вывод, что императив должен звучать как «йайи». И вот я сидел напротив «Кваглиноса» и тихо бормотал себе под нос: Йайа, йайат, йайайата, йайайати, йайайату, и думал, что если он в ближайшее время не появится, я успею пройти еще и 9-ю форму этого глагола (которую Бланшер называет абсурдной), просто так, ради развлечения. А может, удастся дойти и до 11-й формы, которая, по сути своей, является лишь усиленной формой пресловутого глагола & настолько абсурдной, что ни в одном из справочников, учебников и словарей она не упоминается. И если 9-я форма предназначалась для обозначения оттенков действия, то 11-ю форму можно было считать чернейшей из черных или белейшей из белых. Художнику бы это наверняка понравилось. Он бы написал новый шедевр и назвал его «Пусть IX = XI». Или: «Пусть оттенок = цвет!» Ладно, проехали.
И вот я добрался до «юйаюй» и уже начал раздумывать над тем, чтобы перейти к «ихмара» и превратить его сначала в красное, потом кроваво-красное «ихмара», как вдруг из «Кванглииос» вышел Шегети. С женщиной.
Она сказала:
Ну конечно, я тебя подвезу.
Он сказал:
Ты ангел.
Она сказала:
Не глупи. Но ты должен объяснить мне, как туда добраться. Я всегда теряюсь на этих узких улицах.
Я затаил дыхание и ждал. Тут он спросил:
Ты знаешь, где находится Слоун-стрит?
Она сказала:
Конечно.
И они двинулись в противоположном от Пиккадилли направлении. Я следовал за ними по другой стороне улицы и слышал, о чем они говорят. Он сказал:
Ну вот, потом сворачиваешь направо, на Понт-стрит, и это будет четвертый поворот налево. Проще не бывает.
И тут я воскликнул: ЭВРИКА!
И забормотал себе под нос: Слоун-стрит, Понт-стрит, четвертый поворот налево. Слоун-стрит, Понт- стрит, четвертый поворот налево. Слоун-стрит, Понт-стрит, четвертый поворот налево.
Она сказала:
Уверена, рано или поздно я найду эту улицу.
Я дошел следом за ними до автомобильной стоянки у городского парка. Остановился у выхода и ждал, и вот из ворот выехал ее темно-синий «сааб». А затем я пошел пешком до Найтсбридж. До него было довольно далеко, оставалось лишь надеяться, что она не высадит его из машины где-нибудь на полпути.
До Понт-стрит я добрался где-то около 2.15 ночи. Четвертый поворот налево — то была улица под названием Леннокс-гарденс. Темно-синего «сааба» видно не было.
Я решил остаться и дождаться утра, может, увижу, как он выходит из дома. И вот я побрел обратно, к Слоун-стрит, где видел телефон-автомат, но оказалось, что он принимал лишь монеты. Тогда я вернулся на Найтсбридж, нашел там автомат, из которого можно было звонить по карточке, и набрал свой домашний номер. Сказал Сибилле, что нахожусь на Найтсбридж, что должен пробыть здесь до утра по очень важному делу и звоню только потому, чтобы она не думала, что меня взяли в заложники или же сделали объектом преступных сексуальных домогательств педофилов.
Сибилла очень долго молчала. Впрочем, я знал, о чем она думает. Молчание продолжалось, и я знал, что моя мать ведет внутренние дебаты, подвергая сомнению право одного рационально мыслящего существа навязывать свое мнение другому рационально мыслящему существу лишь на основе старшинства. Или же, скорее, она не подвергала сомнению это право, поскольку не верила в существование самого этого права как такового. Просто боролась с искушением применить это право, санкционированное лишь традициями сегодняшнего дня. И вот наконец она сказала: Ладно. Значит, увидимся завтра.
На Лсннокс-гарденс находился небольшой сад, который запирали на ночь. Я перелез через изгородь и улегся в траву, за скамьей. Годы, когда я тренировался спать на голой земле, не прошли даром — я тут же уснул как убитый.
Примерно в 11.00 утра Шегети вышел из многоквартирного жилого дома в самом конце улицы, пересек тротуар и свернул за угол.
Я пришел домой и увидел, что Сибилла закончила с «Миром карпа». Сидела в кресле в гостиной, склонившись над «Самоучителем по пали». Лицо у нее было пустое и темное, как экран компьютера.
Наверное, мне надо было проявить сочувствие, но я просто сгорал от нетерпения. Что толку быть несчастной? Какой смысл? Неужели она не может взять пример с Лайлы Шегети? В любом случае это лучше, чем сидеть вот так. Что толку, если мне просто противно видеть это несчастное лицо? Уж лучше впасть в ярость, взбеситься, поставить на карту все, что у нас есть! Уж лучше бы она распродала все, что у пас есть, пошла в казино и поставила все на одну из цифр на рулетке.
На следующий день я вернулся на Найтсбридж. Накануне он вышел из дома в 11.00, так что я подумал, что лучше прийти туда до 11.00.
Я пришел в 9.00, но попасть в дом не получилось. Там был домофон и звонок; Шегети жил на третьем этаже. Я уселся на ступеньки и стал ждать. Прошло полчаса. Я встал и принялся разглядывать домофон, делал вид, что ищу фамилию одного из жильцов. Прошло еще двадцать минут.
В 9.45 в подъезд вошла женщина с большой хозяйственной сумкой, я проскользнул следом за ней. И сразу направился к лестнице, чтобы избежать расспросов. Помчался наверх, перепрыгивая через три ступеньки.
Ровно в 10.00 я подошел к двери и нажал кнопку звонка.
И тут ко мне приблизился мужчина в белой униформе. И спросил:
Чего тебе надо?
Я сказал, что пришел к мистеру Шегети.
