Он сказал: Мистер Шегети посетителей не принимает.
Я сказал: А когда удобней зайти?
Он спросил: Это не мне решать. Можешь оставить карточку.
Тут из-за двери послышался мужской голос, он выкрикнул что-то по-арабски. Я понял, что по-арабски, а что именно он сказал, не разобрал. И страшно огорчился, потому что всегда думал, что знаю арабский вполне прилично. Я прочел 1001 сказку из «Тысячи и одной ночи», и Ибн Баттута, и «Аль Хайя», и еще несколько книг, которые раздобыла для меня Сиб. Должно быть, голос произнес нечто вроде: «Все в порядке». Или: «Я сейчас открою». Потому что мужчина в белой униформе поклонился и отошел в сторону, а дверь распахнулась. И из нее вышел Шегети. На нем был красный с золотом парчовый халат, волосы мокрые, и от него сильно пахло одеколоном. Да, мой оппонент оказался настоящим денди эпохи Мэйдзи!
Хотел бы познакомиться с вами, сказал я.
Он сказал: Польщен. Хотя, пожалуй, рановато, тебе не кажется? Приличней было бы зайти днем. Так раньше и поступали, даже если обстоятельства требовали утренней встречи. Но этот славный обычай давным-давно умер, и теперь цивилизованные люди назначают визиты не раньше четырех дня. Время начала дневных спектаклей. Ведь не пойдешь же ты на дневной спектакль в десять утра, верно?
Нет, ответил я.
Как бы там ни было, тебя в любом случае ждет разочарование. У меня назначена важная встреча, на два часа дня, этим и объясняется мой не совсем подобающий визитам утренний вид. С чего это ты вдруг захотел со мной познакомиться?
Я затаил дыхание. Он приподнял бамбуковый меч. И плавным, расчетливым и изящным движением занес его над головой.
Я ваш сын, сказал я. И почувствовал, что у меня перехватило дыхание.
Он замер. Но сохранял при этом полное спокойствие.
Понимаю, протянул он. Не возражаешь, если я закурю? Все это так неожиданно.
Конечно.
Из кармана халата он достал золотой портсигар — золотой портсигар, а не какую-то там картонную пачку! Открыл его — там лежали коричневые сигареты с золотым ободком.
Достал одну сигарету; закрыл портсигар; постучал по нему кончиком сигареты; положил портсигар обратно в карман. Потом достал золотую зажигалку. Вставил сигарету в рот, щелкнул зажигалкой, поднес язычок пламени к сигарете. И все это время на меня не смотрел. Потом убрал зажигалку в карман. Глубоко затянулся. И по-прежнему не смотрел на меня. А потом посмотрел. И спросил:
Не будет ли это неделикатно с моей стороны — спросить, как зовут твою мать?
Она не хочет вас знать, ответил я. Мне не хотелось бы отвечать на этот вопрос, если вы, конечно, не против.
Должно быть, я сильно ее обидел.
Нет, нет. Просто она поняла, что все кончено, вот и подумала, что нет смысла говорить вам об этом. Денег у нее достаточно, и она не хочет вас беспокоить.
Странно. Если бы мы расстались врагами, я бы мог понять, почему она не хочет меня знать, обижена и все такое прочее. Но, судя по твоим словам, все обстоит иначе. И несмотря на это, она решает скрыть от меня столь важный факт. Очевидно, она очень низкого обо мне мнения. Впрочем, я рад, что даже в этих обстоятельствах она не стала настраивать тебя против меня.
Нет, нет, воскликнул я. Она вообще всегда говорила, что не слишком хорошо вас знает.
И, должно быть, предположила худшее?
Он не спеша затягивался сигаретой, говорил, выпускал дым, потом опять что-то говорил.
Ты уж извини за то, что расспрашиваю тебя столь пристрастно. Но ты должен понимать, что выслушивать все это мне больно. Признаю, я лишен добродетелей однолюба, но сия черта вовсе не означает, что я полностью лишен и чувства ответственности. И еще мне всегда казалось, что женщины, с которыми я имел дело, понимали, что я за тип. Серьезным и глубоким человеком меня вряд ли можно назвать, об этом, знаешь ли, нетрудно догадаться даже за время краткого знакомства. И если каким-либо женщинам это во мне не нравилось, то они сбегали еще до того, как отправиться со мной в спальню. Или же то было приключение на одну ночь?
Да, вроде того, сказал я.
О, понимаю. В таком случае это многое объясняет.
И он снова закурил.
Ты уж прости за вопрос, но хотелось бы знать. Я что, единственный кандидат?
Она работала в конторе в чисто дамском коллективе, ответил я. А с вами познакомилась на приеме.
И я сразил ее наповал. Когда же, интересно, это было? Сколько тебе?
Двенадцать лет тому назад. Мне одиннадцать.
А где это было? В Лондоне?
Думаю, да.
Тогда никак не пойму одного. Что ужасного в том, что ты назовешь мне имя этой женщины? Женщины, с которой я был знаком так мало и недолго? Неужели ей теперь не все равно?
Не все равно.
Ясно.
Он загасил окурок.
Какая-то ерунда получается, верно?
Я промолчал.
С чего ты вдруг решил найти меня? Газета повлияла?
Нет...
Тебе нужны деньги?
Нет.
Я заволновался. Все произошло как-то слишком быстро.
Вы когда-нибудь видели «Семь самураев»?
Сто лет назад. А почему ты спрашиваешь?
Вы помните ту сцену, где Кюдзо вступает в поединок?
Боюсь, что не запомнил их имен.
Кюдзо из тех, кто не слишком заинтересован убивать людей.
Тут я заставил себя говорить помедленнее.
Он сражается бамбуковым мечом с другим самураем. И побеждает. Но тот, другой человек пытается доказать, что это была ничья. И тогда Кюдзо говорит ему: Если бы мы сражались настоящими мечами, я бы тебя убил. И тогда тот, другой самурай говорит: Ладно, тогда давай сразимся настоящими мечами. И Кюдзо ему сказал: Но это просто глупо. Потому что я тебя убью. И тогда тот, другой самурай вытаскивает меч, и они сражаются настоящими мечами, и он погибает.
Ну и?..
Ну и я пошел повидаться с моим настоящим отцом три месяца тому назад. Просто взглянуть на него. И не сказал ему, кто я. Просто стоял у него в кабинете и думал: Не могу сказать этому человеку, что я его сын. Потому что это правда.
Он не сводил с меня светлых, живых и внимательных глаз, при этом лицо его оставалось непроницаемым. Потом оно оживилось.
Так ты смог сказать мне потому, что это неправда? Понял!
Он все понял за одну секунду. И вдруг рассмеялся.
Но это просто потрясающе!
И покосился на наручные часы (тоже, разумеется, золотые).
Входи и расскажи мне еще что-нибудь, сказал он. Я должен узнать о тебе больше. Я был первой твоей жертвой?
Четвертой, ответил я.
И тут же осекся, и хотел извиниться, а потом решил промолчать, чтобы не ляпнуть какую-нибудь
