– Ну как же вы не знаете, сэр, – продолжала миссис Гэмп, – и ваша супруга тоже знает, такая красавица, сэр, и я тоже знаю, хоть мне и не суждено было порадоваться на своих дочек; а если б была у нас дочка, мой Гэмп с нее последние башмачки снял бы и пропил, как с нашего дорогого сыночка; пропил, а потом послал мальчика продавать свою деревянную ногу на спички, всю как есть, оптом, сколько дадут, и велел ему купить на все деньги водки; а мальчишка не будь глуп – не по годам даже, право, – все до последнего пенни проиграл в орлянку да проел на пирогах с почками; а потом пришел домой и, глазом не моргнув, рассказал все как есть, а ежели папаше с мамашей это не нравится, говорит, то могу и утопиться. Да нет, сами знаете, сэр, – продолжала миссис Гэмп, утирая слезящийся глаз шалью и возвращаясь к прежней теме. – В газетах печатают не про одни только рождения да смерти, как вы скажете, мистер Моулд?
Мистер Моулд подмигнул миссис Моулд, которую он посадил к себе на колени, и заметил:
– Само собой. Мало ли еще про что, миссис Гэмп. А ведь очень неплохо сказано, душенька, честное слово!
– И про свадьбы тоже, ведь правда, сэр? – сказала миссис Гэмп, причем обе дочки покраснели и захихикали. – Господь с ними, они и сами это отлично знают! Да и вы это отлично знали в их годы, и миссис Моулд тоже! На мой взгляд, вы все теперь одних лет. А когда у вас с вашей супругой будут внуки, сударь…
– Ну-ну, что это вы! Пустяки, миссис Гэмп, – возразил гробовщик. – А ведь здорово сказано! За-ме-ча- тельно! – это он произнес шепотом. – Душенька, – это опять вслух, – миссис Гэмп, я думаю, выпьет стаканчик рома. Садитесь, миссис Гэмп, садитесь же.
Миссис Гэмп уселась на стул поближе к двери и, возведя глаза к потолку, приняла вид совершенного равнодушия к тому, что ей наливают стаканчик рома, пока одна из девиц не подала ей этот стаканчик в руки, чему миссис Гэмп крайне удивилась.
– Вот уж это мне редко приходится, миссис Моулд, – заметила она, – разве только если я не так здорова и когда мои полпинты портера давят на желудок. Миссис Гаррис частенько говорит мне: «Сара Гэмп, говорит, вы, право, меня удивляете!» – «Миссис Гаррис, – говорю я, – чем же это? Объясните, пожалуйста!» – «Сказать по правде, сударыня, – говорит миссис Гаррис, – оконфузили вы его, – не стоит называть кого именно, – я никак не думала, пока с вами не познакомилась, чтобы можно было женщине ходить за больными, и помесячно тоже, и не пить почти ничего». – «Миссис Гаррис, – говорю я ей, – никто из нас не знает, на что способен, пока не попробует; я и сама так думала, пока мы с Гэмпом жили своим домом. А теперь, – говорю я, – полпинты портера мне за глаза довольно, лишь бы его приносили вовремя и не очень крепкий. Поденно или помесячно, сударыня, а я свой долг при больном выполняю, только я женщина бедная, и кусок хлеба мне достается нелегко; вот потому я и требую, прямо скажу, чтобы портер мне приносили вовремя и не очень крепкий».
Прямую связь между этими замечаниями и стаканом рома установить было трудно, потому что миссис Гэмп, пожелав «всем всего наилучшего!», выпила свою порцию с видом знатока, ничего не прибавив более.
– Так что же у вас новенького, миссис Гэмп? – опять спросил мистер Моулд, после того как она, вытерев губы шалью, откусила кусочек сухого печеяья, которое, по-видимому, носила в кармане про запас, предвидя возможность выпивки. – Как здоровье мистера Чаффи?
– Здоровье мистера Чаффи все по-старому, сэр; ему не хуже, да и не лучше. Я так думаю: правильно сделал тот джентльмен, что написал вам: «Пускай миссис Гэмп ходит за больным, пока я не вернусь»; ну, все как есть считают, что он доброе дело сделал, поступил по-христиански. Побольше бы таких, как он. Тогда бы мы и без церквей обошлись.
– О чем вы хотели поговорить со мной, миссис Гэмп? – спросил мистер Моулд, приступая к делу.
– Вот о чем, сэр, – отвечала миссис Гэмп, – и спасибо вам, что спросили. Есть один постоялец в трактире «Бык» в Холборне, сэр; вы подумайте, приехал туда, заболел и теперь лежит при смерти. Дневная сиделка у них уже есть, сэр, прислали из Варфоломеевского[80], и я ее отлично знаю, ее зовут миссис Приг. Очень хорошая женщина, только ночью она занята в другом месте, и им нужно кого-нибудь на ночь; потому она им и сказала – ведь мы с ней уже лет двадцать вот как дружим: «Если вам нужна самого трезвого поведения женщина, сущее утешение для больного, так лучше миссис Гэмп никого не найти. Пошлите, говорит, мальчика на Кингсгейт-стрит и перехватите ее за любую цену, потому что миссис Гэмп, говорит, стоит столько, сколько она весит, хоть бы и золотыми гинеями». Мой квартирный хозяин прибежал ко мне и говорит: «Должность у вас теперь легкая, а это место, надо полагать, будет выгодное; может, вы договоритесь и тут и там?» – «Нет, сударь, – отвечаю ему, – без ведома мистера Моулда и не подумаю даже. Если желаете, говорю, я могу сходить к мистеру Моулду, спросить его».
Тут она покосилась на гробовщика и замолчала.
– Ночное дежурство, значит? – спросил мистер Моулд, потирая подбородок.
– С восьми до восьми, сэр, не хочу вас обманывать, – отвечала миссис Гэмп.
– А потом, значит, домой? – спросил мистер Моулд.
– Потом совсем свободна, сударь, и могу ходить за мистером Чаффи. Он ведь такой тихий, ложится рано, сэр, и почти все это время, надо полагать, спать будет. Я, конечно, ничего не говорю, – продолжала миссис Гэмп с кротостью, – женщина я бедная и от лишних денег никогда не откажусь, только что же вам с этим считаться, мистер Моулд? Легче богатому кататься на верблюде, чем увидеть что-нибудь сквозь игольное ушко.[81] Это я помню, только этим и утешаюсь.
– Ну что ж, миссис Гэмп, – заметил мистер Моулд, – я не вижу никаких причин, почему бы вам при таких обстоятельствах не заработать честно на кусок хлеба. Только я бы об этом помалкивал, миссис Гэмп. Например, не стал бы рассказывать мистеру Чезлвиту без особой надобности, разве уж только он спросит прямо, когда вернется.
– Вот эти самые слова и у меня были на языке, сэр, – отвечала миссис Гэмп. – А в случае ежели больной помрет – может, вы не обидитесь, сударь, если я позволю себе сказать, что знаю кое-кого по похоронной части?
– Разумеется, нет, миссис Гэмп, – сказал Моулд весьма снисходительно. – Можете кстати упомянуть при удобном случае, что мы стараемся делать свое дело так, чтобы никого не обеспокоить и угодить на самые разные вкусы, и по возможности щадить чувства наследников, – это вам всякий скажет. Только полегче, не навязывайтесь. Полегче, полегче! Душенька, ты могла бы дать миссис Гэмп одну-две карточки, если хочешь.
Миссис Гэмп взяла карточки и, чувствуя, что в воздухе больше не пахнет ромом (бутылку убрали в шкаф), поднялась со стула, собираясь прощаться.
– Позвольте от души пожелать всего наилучшего вашему счастливому семейству, – сказала миссис Гэмп. – До свидания, миссис Моулд! На месте вашего мужа я бы вас ревновала, сударыня, а будь я на вашем месте, уж конечно ревновала бы мистера Моулда.
– Ну, ну, что это вы! Будет вам, миссис Гэмп! – отвечал очень довольный гробовщик.
– А уж молодые барышни, – говорила миссис Гэмп, приседая, – при такой их красоте, как это они умудрились так вырасти – господь их благослови! – когда родители у них совсем еще молодые, никак в толк не возьму, это уж не моего ума дело.
– Пустяки, пустяки! Подите вы, миссис Гэмп! – воскликнул Моулд. Однако он был польщен до такой степени, что даже ущипнул миссис Моулд при этих словах.
– Вот что я тебе скажу, милая, – заметил он, когда миссис Гэмп ушла наконец, – это оч-чень неглупая женщина. Эта женщина гораздо умней, чем ей полагается быть по ее званию. Эта женщина все замечает и сообразительна просто необыкновенно. Такую женщину, – закончил мистер Моулд, снова накрывая голову шелковым платком и располагаясь на отдых, – просто даже хочется похоронить даром, и как можно приличнее.
Миссис Моулд и обе ее дочери вполне разделяли это мнение; а та, к которой оно относилось, успела за это время выйти на улицу, где от воздуха ей стало что-то совсем нехорошо и пришлось даже немножко постоять под воротами, чтобы прийти в себя. Но и после этой предосторожности походка у нее была настолько неуверенная, что привлекла к себе сочувственное внимание мальчишек, которые по доброте сердечной приняли в ней живейшее участие и в простоте душевной упрашивали ее держаться, потому что она «всего только на первом взводе».
