Витязь
Не раз Великая Империя наша приближалась к краю гибели, но спасало ее не богатство… не вооружение… а железное мужество ее сынов, не щадивших ни сил, ни жизни, лишь бы жила Россия.
Впервые я услышал о Борисе Миронове в ельцинскую смуту. Говорили, что демократы захватили крупнейшее российское издательство «Советская Россия», поставив туда своего человека — Миронова, который принялся изгонять из издательства русских людей. Это не было голословицей. Из «Советской России» действительно уходили редакторы, и действительно не по своей воле, и действительно это были в основном русские. Однако говорили и другое: что новый директор Миронов как раз наш человек, в том смысле что честный, порядочный, словом, русский, а что гонит из издательства русских, так не потому, что они русские, а потому, что бездари и бездельники. Страсти, слухи накалялись, но тем и хороша любая творческая работа, что она имеет зримый результат, и кто бы в какую тогу ни рядился, на какие котурны ни громоздился, все определит конечный продукт — готовая книга.
Миронов сменил название «Советская Россия» на «Русскую книгу», и это было не просто сменой вывесок, а знаменовало переход издательства на качественно новый уровень, открывало читателю «русский свет», как говорил Ф. М. Достоевский. Из забытья, из-под глыб цензорских запретов стали возвращаться замечательные истинно русские писатели, мыслители, которых прежде официальная пропаганда если и поминала в энциклопедиях, научных статьях, то непременно с ярлыком «реакционер», «враг прогресса», «махровый монархист», «русский шовинист», «националист», «ретроград» — Леонтьев, Ильин, Шульгин, Победоносцев, да, тот самый знаменитый обер-прокурор Священного синода, «фанатичный приверженец самодержавия», как его характеризовала советская энциклопедия, один из умнейших русских людей, последний раз до «Русской книги» издававшийся в 1896 году, писавший: «Господь миловал нас от западной заразы — демократии. Страшно представить себе, что было б с Россией, обрети она роковой дар — российский парламент». «Русская книга» выпустила знаменитый «Московский сборник» Победоносцева, изменив название на заглавие актуальнейшей для России статьи о демократии «Великая ложь нашего времени».
Под маркой «Русской книги» выходила литература, которая давала возможность читателю спокойно и мудро осмысливать сегодняшний суетный, вертлявый и крикливый день. В издательском мире появился человек, прямо заявивший, что заполонившие книжный рынок Анжелики, Эммануэли, де Сады — это не конкуренты Пушкина, Гоголя, Тарасы Бульбы, это их враги, губящие духовное здоровье нации, что литература, хлынувшая с западных полок, — это тот же наркотик, может, даже более опасный, потому что более массовый и более доступный…
Это мне уже нравилось, и не мне одному. То один, то другой из моих товарищей советовали: «Неси ему — он поймет». Речь шла о моих запрещенных романах «Тля», «Любовь и ненависть», «Во имя отца и сына». И я позвонил Миронову, предложил ему переиздать свой опальный, «арестованный» роман «Любовь и ненависть», поскольку считал, что поставленные в нем проблемы сейчас даже более актуальны, чем при первом издании в 1970 году. Миронов спокойно сказал: «Ну что ж, приносите». Из тона этих слов я понял, что он не читал нашумевшего романа и имя опального, «битого-перебитого» автора, написавшего три «вредных» романа, не произвело на него впечатления. И я не спешил идти в «Русскую книгу». Это уж потом, годы спустя, я узнаю от Миронова, как в далеком отрочестве в далекой-предалекой сибирской Могоче он, заинтересовавшись книгой, что с оглядкой и с шепотом переходила из рук в руки взрослых, заимствовал ее поздно ночью у родителей и тайком под одеялом при свете «китайского» фонарика читал ее. Память не забыла даже, как выглядела обложка той «запретной» книги. Это была моя «антисемитская» «Тля» в ее первом нашумевшем издании. Но я об этом узнаю потом, а пока раздумывал идти — не идти к Миронову, Миронов из издательства ушел резко в гору, возглавив российскую печать.
Познакомились мы с ним много позже на юбилейном вечере журнала «Молодая гвардия» в Доме литераторов. Выступавших там было немало, лиц известных и именитых. И все говорили славно. Миронов среди них не затерялся, он говорил наособицу, говорил коротко, очень ясно, без единого дежурного, лишнего слова, ненавязчиво, но четко и даже не то что убедительно, а повелительно определил роль и место журнала в России. Слова были настолько весомы, что сказанное им воспринималось тотчас, да еще на возвышенном духовном подъеме. Так волево, без малейшего нажима распоряжается полководец, хорошо сознающий поле битвы и место каждого на нем, и уверенность его тотчас мощной энергией вливается в каждого слушающего его. Миронов заинтересовал меня всерьез, и я — сейчас это хорошо сознаю, а тогда, должно быть, интуитивно — почувствовал, что он интересует меня не только как писателя. Хотя для писателя он фактура богатейшая, один его максимализм чего стоит, который более привычен молодым, — привычно называемый нами «юношеский максимализм», но который так редок у пятидесятилетних, да еще крепко битых, как Миронов, — одна отставка с министерского поста, с этакой дух захватывающей громадной высоты кого угодно могла подломить, обезволить, обессилить, заставить опустить руки, но только не укрепить, как Миронова. Но еще больше, чем писателя, он меня заинтересовал как гражданина России, как русского, который не желает мириться с унижением и позором России, с гибелью Империи, который ищет опоры, той духовной, сильной личности, того спасителя Отечества, про которого поэт и музыкант Михаил Ножкин поет: «Время Русь собирать! Время Русь собирать! Где ж ты, Иван Калита?»
Борис Миронов родом из Восточной Сибири, из затерявшегося в тайге поселка Могоча на севере Забайкальского края. Родился в семье фронтовиков. Отец — Сергей Григорьевич. Ему еще и девятнадцати лет не было, когда в 1942 году окончил Благовещенское пехотное училище и в звании лейтенанта был направлен на службу в знаменитый и легендарный «Смерш». Мама, Валентина Семеновна, воевала связисткой.
В жизни ничего случайного не бывает. Нет ничего случайного и в жизни моего героя. Сам фронтовик, я как должное воспринял, что родители моего героя фронтовики, вот если бы они у такого человека оказались эвакуированными в Ташкент или Алма-Ату, это бы как-то не вязалось с моим героем, не совсем логичным было бы, неестественным. А то, что родители Миронова в тылу не отсиживались, воевали, отец после германской сразу на японскую был переброшен, зная поступки их сына, — это нормально. И то, что он из Сибири, и услышав от него не без самоуважения сказанное «я — сибиряк», понимаю, не был бы он таким, не родись он в Сибири, где простор и воля, где дух свободы и независимости во всем, начиная с житейского устройства: свой дом, свое тепло, своя печка и свои дрова, своя вода из пробегающей рядом с домом реки, своя еда, что дают огород, тайга и река с озерами. Это вам не в тесной городской коммуналке расти, с утра в нетерпении перетаптываясь с ноги на ногу под дверью туалета, занятого соседом. А если воду отключат? а если тепла зимой лишат? С детства въедающееся сознание зависимости, которого напрочь лишен Миронов. Может, потому и прет Миронов по жизни, ломит, как медведь по тайге. Он сам как-то в телепередаче, еще во власти, на вопрос, почему так спокойно относится к критике в печати, сказал, что вырос в тайге и хорошо знает, как берут медведя. Пока миша не обращает внимания на тявкающих шавок, его ни один охотник не возьмет. И дотопает миша, куда хотел. А начнет огрызаться, закрутится — пропал медведь. Пресса тогда долго обижалась: «Миронов нас шавками назвал». Не сбивают его с ног ни злобные критики, ни увольнения, ни отставки, потому что Миронов с детства воспитан на независимости, на обустройстве жизни своими руками, своей головой.
Итожа карьерный рост Бориса Миронова — а он будь здоров: из районной газеты глухого таежного поселка, даже в Читинской области считающегося глубинкой (известного здесь разве что золотом да сильными морозами, когда на 40 градусов не обращают внимания даже в начальной школе, занятия идут как ни в чем не бывало, а зашкаливает и за 50, и за 60 градусов; у Миронова есть репортаж о работе железнодорожников в такие дикие морозы «Минус 64 — жарко!»), до специального корреспондента главной газеты страны, члена правительства, министерского поста председателя Комитета Российской Федерации по печати, — рука сама соскальзывает на шаблонное «баловень судьбы», но это вовсе не так. Судьба все время испытывала его, случалось… искушениями.
Очень рано, хотя уже поработал и монтером связи, и в районной газете литсотрудником, и,
