– Да… Как говорят англичане: «У каждого в шкафу свой скелет».
– Наверное, нет семьи без проблем. Кажется, нет семьи – и проблем нет. На самом деле – тут-то главные проблемы и начинаются.
– Давайте так договоримся, – мой дом для вас открыт, вы мне интересны и симпатичны. Но не настаиваю, не навязываюсь, избави Бог, и свои проблемы на вас вешать не собираюсь. Я женщина самостоятельная. И потом, у меня свои потери, свое горе. У Вас – свое. Если соединить два горя вместе, совсем не обязательно, что получится в сумме – счастье.
– Я вас понял. Вы что-то там про чай с вареньем завтра вечером говорили?
– Я?
– Да, вы…
– А, конечно же, говорила, даже если и внутренним голосом.
– Так вот, – завтра я не могу надо операцию закончить.
– А…
– А вот послезавтра вечерком, после смены – это часов в 19. 00, примерно, – я мог бы.
– Мне нравится ход мысли военных людей: примерно в 19. 00. Будет вам чай с вареньем. Номер квартиры знаете?
– Память мне взрыв не отшиб. Помню. А вот сын ваш, Гоша…
– Мне почему-то кажется, что вы друг другу понравитесь.
Так оно и вышло. Митя пришел примерно – ровно в 19. 00. С большим – на пять цветков – букетом белых хризантем. Это были любимые цветы Нины, и знать об этом Митя ну никак не мог. Потому что за все время его работы дворником у них во дворе никто к ней с цветами не приходил. Как и за предыдущие 15 лет… А хризантемы чем хороши – если менять воду, добавлять немного сахара и четвертушку таблетки аспирина они могут месяц стоять, и даже мелкие бутончики успевают за это время распуститься в большие пушистые, как котята, цветы.
Они просидели втроем целый вечер. Митя рассказывал об армии, о службе в ОМОНе, о занятиях спортом, о его увлечении изобразительным искусством – он никогда живописи не учился, но с детских лет хорошо рисовал. В армии, когда к нему в руки попали краски – темпера и гуашь увлекся смешанной техникой и написал свыше ста пейзажных картин, в которых Карелия, где он служил, представала зимней и летней, осенней и весенней, и всегда романтической и красивой.
Не обсуждались лишь две темы – его семья, погибшая при столь трагических обстоятельствах, и его нынешняя работа, которая, как сразу поняли Гоша и Нина, требовала умения молчать. И было им так хорошо и уютно вместе, что расходиться не хотелось всем. И потому договорились встретиться на следующий день. А потом так и пошло – все свободные вечера Митя проводил в маленькой уютной квартирке Ивановых, – пили чай, и говорили о жизни и искусстве. Вскоре они поженились.
Так что, когда в музее личных коллекций открылась выставка японской живописи и графики, решено было пойти вдвоем. А потом, дома – рассказать о выставке Гоше, используя альбомы Хокусая, Утамаро, Хиросиге и Харунобу, которые были у Нины, и альбом «Укие-ё», который принесет с собой Митя.
У одних работ они подолгу стояли вдвоем, потом разбредались по маленьким душным залам, останавливаясь у тех работ, которые особенно понравились, и снова встречались у какой-то картины гравюры или бумажного свитка, и опять молча стояли рядом. Так продолжалось до той минуты, когда Митя вдруг стал собран, серьезен и начал проявлять интерес не только к висевшим на стенах работам, но и к посетителям. Нине хватило такта не задавать лишних вопросов. Митина профессия имела свои особенности. Их надо было принимать, или не принимать. Обсуждать их не было смысла. Как и обижаться на невнимание с его стороны в те минуты, когда его мозг был погружен в «производственные» размышления. А то, что Митя стал «работать», Нине стало ясно после двух-трех взглядов на его сосредоточенное лицо.
– Захочет, сам расскажет, – решила Нина, и полностью отдалась чудесному с философско-поэтическому восприятию той гармонии, которую распространяло на душный зал музея графика Хокусая…
Митя заметил нескольких (4-5) молодых людей, которые почти не глядя на картины и гравюры, лишь скользя взглядом по ним (и то смотрели они не на собственно живопись и графику, а на размеры работ, на подписи под ними, и на то, как работы были закреплены на стенах) больше внимания почему-то уделяли окнам. В каждом из залов один или другой подходил к окнам, забранным редкими решетками, и обводил взглядом те довольно внушительные расстояния, которые оставались между крайними стальными перепонками и рамами окон. При этом все они, как по команде, переводили взгляд с висевших перед ними небольших работ на решетки, словно прикидывая, – пройдут ли в отверстия работы в рамках, или придется тратить время на то, чтобы их из рам вынуть. Судя по удовлетворенным взглядам, которыми обменивались молодые люди, их расчеты, кажется, совпадали с их планами, построенными до посещения музея.
В залах музея, лишенного из-за бедности возможности установить, хотя бы на лето, кондиционеры, стояла иссушающе-влажная жара, если так можно сказать: в горле сохло, а по лицам лились струйки пота.
Так что никого не удивляло в толпе посетителей что молодые люди с бледными, нервными, интеллигентными лицами (лица в толпе не особенно выделялись, выделялось поведение, которое и «засек» Митя), время от времени подходили к распахнутым окнам, – чтобы подышать…
Окна, заметил Митя, выходили у большинства залов музея во двор какого-то НИИ. Ученые нынче бедные, машин во дворе НИИ практически не было.
Окно одного из залов выходило в переулок.
– Если снять небольшого размера картинку и просунуть её в щель между решеткой и оконной рамой, и если там, – а окна зала, в которых экспонировалась выставка, были расположены на первом этаже, – сообщник будет ждать во дворе НИИ или в переулке…
Митя мысленно проделав всю эту процедуру… Подошел, как только что это сделал один из юношей с нервным, чуть дергающимся лицом, к картине Хиросиге, заглянул за неё – элементарно, вещица легко, судя по всему, снималась с элегантных хромированных крючков, спускавшихся сверху на стальном тросике. Тросик перекусывать не надо. Надо просто снять с крючка.
…Он оглянулся… Нина, закончив осмотр выставки, стояла у выхода из первого зала в вестибюль и явно
