осталась. А любить и победителей, и побежденных дано лишь щедрым…
Покорение Сибири Ермаком. 1895.
Эта картина для потомственного казака, чьи предки где-то здесь, в толпе, в битве, на картине, – была и прославлением подвигов пращуров, и возможность реализовать в мощной эпопее свой страстный темперамент, почувствовать себя в родной стихии. Эскизы к картине создавались в течение двух лет. В 1890 г. композиция выстроилась окончательно. Пять лет ездит он по России в поисках натуры, работая над полотном. В лето 1891 г. пишет нужные пейзажи в Тобольске, в 1892 г. – пишет казачьи типы на Дону, оружие, одежду. В 1893 г. – он вновь в Сибири, – делает десятки этюдов и эскизов с инородцев. Пишет оружие, лодки, ищет нужную пластику. В 1894 г. – вновь в Тобольске, чтобы увидеть в отражении мутных вод Иртыша, в суровой осенней природе давнюю сибирскую драму…
Он писал историю давнюю, но… хорошо ему знакомую. Писал лично пережитое. Вспоминал: «Точно так же, бывало, идем в кулачном бою стенка на стенку, сомнем врага, собьем в кучу, прижмем к обрыву и врежемся в кашу человеческих тел. И типы инородцев – тоже, все это было хорошо знакомо по сибирской жизни. Даже и силуэты всадников, в смятении скачущих на дальнем берегу, – тоже не что иное, как передача ярко сохранившегося в памяти впечатления».
И в то же время… Точно заметил И. Е. Репин: достоверность детали важна лишь при гениальности главного замысла. «Впечатление от картины так неожиданно и могуче, что даже не приходит на ум разбирать эту копошащуюся массу со стороны техники, красок, рисунка. Все это уходит как никчемное, и зритель ошеломлен этой невидальщиной. Воображение его потрясено, и чем дальше, тем подвижнее становится живая каша существ, давящая друг друга. После и казаков, и Ермака отыщет зритель; начнет удивляться, на каких каюках-душегубках стоят и лежат эти молодцы; даже серьги в ушах некоторых героев заметны… И уж никогда не забудет этой живой были в этих рамках небылиц».
Переход Суворова через Альпы. 1899.
Интересно сказал об историзме Сурикова поэт Максимилиан Волошин: «Одна из тайн суриковского творчества в том, что он угадывал русскую историю не сквозь исторические книги и сухие летописи, не сквозь мертвую археологическую бутафорию, а через живые лики живых людей».
Сам мастер вспоминал скупо: «Суворов у меня с одного казачьего офицера написан. Он и теперь еще жив: ему под девяносто лет. Но главное в картине – движение. Храбрость беззаветная – покорные слову полководца, идут». Идея важна, и цвет. Но главное – движение…»
Интересная деталь, позволяющая понять картину в контексте времени. Времени, когда жил и творил Суриков. Он выставил картину. И был приказ князя Владимира, – приводить в выставочный зал по утрам воинские части, чтобы они «посмотрели подвиги полководца в свое назидание». Нашлись среди военных и критики. Василий Иванович сам пригласил на обсуждение картины военных историков и военачальников. Мнения были восторженные. Но заметили, в частности, что «по правилам, при походах, а тем более – в горах, – штыки должны быть сомкнуты…»
Суриков ответил так: «Мне хотелось создать образ Суворова как легендарного полководца, единственного полководца, не знавшего поражений. Его солдаты знали только одно слово – «вперед». < …> Говорите, штыки по уставу не сомкнуты; так ведь все походы Суворова были не по уставу…»
Суриков был необычайно дотошен прежде всего в деталях, искал достоверности, точности. Сделал во время поездок по Швейцарии целый альбом карандашных зарисовок альпийских горных пейзажей и композиционных набросков для картины. Четыре года писал этюды и эскизы, прежде чем знаменитое полотно предстало 7 марта 1899 г. посетителям XXVII передвижной выставки в Петербурге.
А что касается «прототипа» главного героя полотна, то и тут Суриков остался верен себе.
Переход Суворова через Альпы. Детали.
Портрет Ф. Ф. Спиридонова. 1898.
Современники предполагали, что Суворова художник писал с отставного сотника Ф. Ф. Спиридонова. Выше приведены воспоминания самого Сурикова. Когда он писал про человека, послужившего моделью для Суворова, сотнику Спиридонову действительно было под девяносто: в 1913-м, на момент написания воспоминаний, если быть точным, – 85 лет. И, если сравнить карандашную зарисовку, хранящуюся в Красноярском краевом музее, с Суворовым на полотне, сходство обнаруживается легко.
Интересно, что, по воспоминаниям дочери, в уже готовой картине долгое время была ненаписанной именно голова прославленного полководца. И нашел своего героя, как и раньше, Суриков среди своих земляков. По приезде в Красноярск в 1898 г. встретил старого знакомого, сотника Федора Федоровича Спиридонова, да с него и написал. Точно вышло. Сохранились и первый, профильный набросок Спиридонова, и более приближенные к замыслу зарисовки. Однако есть и живописный этюд 1898 г., на котором изображен явно другой человек, моложе, с более крупными чертами лица, – также ставший «прототипом» полководца. Вероятно, было как минимум два земляка художника, послуживших моделями для его героя.
И подтверждение тому – изыскания уроженца Красноярска, художника М. П. Иванова-Радкевича. Он убежден, что с его земляка, преподавателя пения в красноярской мужской гимназии, Григория Николаевича Смирнова и был написан в окончательном варианте Суворов на картине Сурикова. Последняя приводимая им деталь звучит особенно неоспоримо: «Кроме того, там же (т. е. в Красноярске) написана под Суворовым лошадь (белая), также принадлежавшая Смирнову». Других претендентов на «прототип» лошади под Суворовым искусствоведами пока не обнаружено…
Степан Разин. 1901–1907.
Степан Разин. Эскиз. 1887.
Картину «Степан Разин» Суриков задумал в 1887 г., сразу после другой своей картины – «Боярыня Морозова». Однако всерьез взялся за работу над картиной лишь в начале 1900-х гг. Если композиция выстраивалась достаточно легко, то образ самого Стеньки давался с трудом, – он писал и переписывал его на протяжении десятилетия. И, как уже не раз бывало, человек, личность которого дала толчок к созданию образа, нашелся на родине. В одном из писем в конце 1909 г. он признавался: «Относительно «Разина» скажу, что я над той же картиной работаю, усиливаю тип Разина. Я ездил в Сибирь, на родину, и там нашел осуществление мечты о нем».
Исследователи творчества Сурикова предполагают, что речь идет о давнем знакомом художника, красноярском ученом с мировым именем Иване Тимофеевиче Савенкове! Хотя, скорее всего, имела место сложная творческая композиция, выстраивание образа из многих виденных и рисованных лиц. Известно, что Суриков рисовал Савенкова в конце 1880-х гг., когда делал первые эскизы композиции. Известно, что писал он и его сына – Тимофея Савенкова, скорее всего, как раз в 1909 г. Так что Стенька у Сурикова – это как минимум «два Савенкова». С такой же долей уверенности мы можем сегодня говорить и об автопортретности суриковского Стеньки, – вглядитесь в лицо атамана, сравните с автопортретом Сурикова… А еще лучше – с автопортретами: Автопортрет. 1883; Автопортрет. 1913; Автопортрет. 1889; Автопортрет. 1902.
Голова Степана Разина. Рисунок к картине «Степан Разин». 1900-е гг.
Даже не отдавая себе в том отчет, мог Суриков придать лицу Стеньки Разина свои черты. Близок ему герой – удалью, размахом, темпераментом, куражем казачьим… Но он и сознательно хотел привнести в своего героя частичку себя. Вглядитесь: далеко не случайно на автопортрете 1902 г. Суриков и костюмом подчеркивает свой казачий тип, изображая себя «природным казаком» в красном кафтане. Сохранилась даже фотография, на которой художник снялся в полном казачьем костюме, таком же, в каком изображен на холсте Степан Разин.
Не случайно и то, что в 1894 г. Суриков пишет «Автопортрет на фоне «Ермака», – вновь подчеркивая свою глубинную связь с казачеством (в собрании П. П. Кончаловского). Но интересно, что и в ранних своих автопортретах, например 1883 г., где он молод, непосредственен, открыт, и в поздних, например, автопортрете 1913 г., где он демонстрирует себя взрослого, умудренного, много понявшего, в том числе – и себя, свое место в искусстве, и потому на лице достоинство и значительность, – во всех этих автопортретах Суриков – казак. То молодой, то умудренный жизнью, то веселый и куражливый, то спокойный и усталый… Мог ли он не придать такому казаку, каким был Стенька Разин, своей удали и своей печали? Он «своего» Стеньку писал…
Вспоминал: «Когда у меня «Стенька» был выставлен, публика справлялась: «Где ж княжна? «. А я
