просто зарисовка. Но “вчитаемся” в её ритм: старый покосившийся калека-дом, старый, “покосившийся” калека-хозяин. За долгие годы люди становятся похожи на свои дома, живущие с людьми животные – на своих хозяев (вспомним зарисовку Дато “Я и моя друзья в будущем” – старый охотник на старой лошади, старая собака бредёт рядом, и все так похожи друг на друга!)… Всё так. На уровне наблюдения – точно. Но на уровне обобщения здесь, думается, ещё глубже – и дома, и деревья, как и люди, имеют свою судьбу и свою душу, они так же как люди страдают, пока живы, и так же умирают… Как и человек, природа может радоваться, печалиться, тревожиться. Одна из самых тревожных работ Дато, где ощущение тревоги передаётся чисто живописными средствами, – “Базилика. Тондо”. Жёлтые, серые, синие тона наложены густо, пастозно, рельефно.
Свою живописную роль играет и проступающая сквозь краски жёсткая металлическая текстура поверхности дна старого ведра (появился замысел, а другой основы у Дато под рукой не нашлось, – рассказывали родные). Чистый пейзаж – “Гамбори” – без людей и строений – редкость в творческом наследии Дато.
И здесь он не ограничивается решением чисто формальных задач (хотя надо отдать должное мастерству, с которым передано мерцание голубовато-зеленоватых тонов прозрачной акварельной дымки, мастерству ритмической организации пространства через чёткое чередование плоскостей), – достаточно задержаться у этой работы чуть подольше, и начинаешь испытывать сострадание к земле. Всего-то, казалось бы, горы… Овраги… Ничего не происходит перед нами. А внутри нас? Какие-то пласты переворачиваются в душе – художник сумел вызвать сочувствие к земле…
А как много мыслей рождают две его внешне неброские карандашные серии “Чинары” и “Ветви”! Тут и размышления о юности и старости, усталость и восторг, здесь любовь и ненависть, сострадание, потери близких, горе, одиночество… Всё это – о чинарах. И всё это – о людях. Ибо у Дато и люди, и животные, и растения – одушевлённые существа!
“Алазанская долина” тоже поначалу поражает прежде всего техническим совершенством: работа выполнена маслом, но столь тонко, прозрачно, что кажется акварелью, сделанной в солнечный день с натуры. Не видно с той точки, на которой находится и пишет художник и откуда приглашает нас взглянуть на долину, ни виноградников, ни людей, ни реки Алазани. Кажется, главный герой произведения – не сама долина, а воздух над ней, огромное пространство неба Грузии, уходящее за горизонт и продолжающееся далеко за гранью видимого. Необычайно хороша эта работа Дато! Трудно объяснить рождаемое ею ощущение возвышенности, духовности, чистоты. Просто долина, кстати, лишь угадываемая контурно в цветной утренней дымке. Просто пейзаж…
При самом первом, да ещё неподготовленном взгляде, – нечто вроде абстрактно решённой темы с многоголосием цветовых точек, коротких мазков, линий, плоскостей. Присмотревшись, видишь мастерски, с огромной любовью к родной земле сделанную работу. Но постоишь перед картиной подольше, и начинаешь, кажется, постигать загадку её очарования. Она словно бы написана с высоты птичьего полёта!
Бывает, что поэты, композиторы, художники видят “полётные” цветные сны. Ничего порочного или сверхъестественного тут нет. Просто люди творческие. Летают. (Летают во сне все люди, но – в детстве, пока растут). И видят природу, предметы с верхнего ракурса, с верхней точки. Это ведь так естественно, – взлететь и увидеть свою планету сверху. В жизни, это, увы, невозможно. Но ведь стоит закрыть глаза и…”Я лечу-у-у”.
В моём давнем стихотворении “Синие птицы” есть такая строфа:
Да, Дато умел взлететь и увидеть мир сверху, прекрасным и печальным, близким и далёким. Чтобы написать “Алазанскую долину”, достаточно было на минуту взлететь. Чтобы создать “Дождливый день”, достаточно было на 15 минут остановиться.
Сам Дато, вспоминают родные, очень любил эту свою работу. Вставил её в рамку вместо висевшей на стене репродукции и заметил с улыбкой: “Уверяю вас, моя работа ценнее”. Он говорил о ней с некоторым даже удивлением: “Здесь ничего как-будто бы не нарисовано, но есть движение… Всё дышит”.
Он вынашивал эту работу давно, а написал действительно за несколько минут. Бабушка Оля, обожавшая Дато, как-то пожурила внука: мало рисуешь, ленишься… Дато улыбнулся и быстро написал эту весьма сложную по технике, внутреннему мелодическому ритму композицию. Сколько в ней намёком переданных характеристик людей – сразу видно, кто удачлив, кто потерян в этом грустном дождливом мире. Всё здесь движется, – и люди, и брички, и даже фонари!
Мокрая от дождя дорога делит лист бумаги надвое, акварельными прикосновеньями кисти лишь намечены – чёрные абрисы фонарей, фигуры случайных прохожих, сжавшихся под потоками дождя. Неуютность, неприкаянность, серость? Нет, тут иное: к дождю нужно философски относиться, как, впрочем, и вообще к жизненным трудностям, – словно говорит художник, – да и есть в непогоде своя строгая красота, своя эстетика.
Так же решена и акварель “Туманный день” (написанная в тот же весьма для художника плодотворный год его совершеннолетия), – те же скупые средства, та же мысль, интонация… Сюжет лишь другой. И, может быть, сильнее выражена тема незащищённости человека перед природой, непогодой и, как всегда у Дато, – шире, – перед смертью и жизнью. Нет никакой неизбежности победы смерти над жизнью. Просто и природа, и человек очень незащищены. И давайте будем помнить об этом. Вот и всё…
Если одна работа Дато напоминает Г.Курбе, другая П.Пикассо, а эта – “Туманный день” К.Коро, всё это вовсе не значит, что Дато ученик, цитирующий великих учителей. Просто перекликаются сюжеты, темы, настроения – во времени и пространстве. А эрудированный зритель всегда находит на выставках ассоциации…
Сам Дато говорил о “Туманном дне”, вспоминают родные и друзья: “Здесь всё символично: символична фигура женщины, символична машина, делающая символический поворот, и всё-таки по этой дороге можно вполне реально пройти, шлёпая босыми ногами!”
Это та самая работа, о которой экскурсоводы в Музее Дато не преминут рассказать посетителям как о картине, поразившей американского профессора живописи доктора Макса Рейтера, и процитируют его слова в переводе с английского на грузинский и русский: “Для того чтобы получить подобный цвет, нужно трудиться 20 лет!”. Конечно же, Дато много трудился, чтобы добиться подобной лёгкости передачи задуманного. Но не будем забывать, что и Бог награждает своих избранников.
Что же касается воздействия на творческую манеру Дато импрессионистской и экспрессионистской (а далее мы будем иметь возможность отметить – и сюрреалистической) школ, то здесь нельзя не согласиться с российским искусствоведом В.Алексеевой, отмечавшей в своих оценках живописи Дато, что его манера, при всех внешних сходствах с известными французскими или русскими школами, абсолютно самостоятельна, он создаёт своё искусство: “Через личность мальчика как бы проходят все остальные течения живописи и графики XX века, с той только разницей, что Дато никогда не расстаётся с реальностью образа, причём даже тогда, когда изображение не имеет своего прототипа в природе и являет собой причудливое детище воображения”.
Подтверждение тому мы находим в его карандашной композиции “Мир природы”. Эту работу, нарисованную 14-летним Дато, можно читать как книгу.
Первое впечатление может показаться поверхностным. Но, обнаружив на дне стеклянного сосуда погибший корабль и живого кита, полюбовавшись вполне реалистической пчелой, жужжащей на краю стакана, подивившись трансформации стеблей растения в женские груди (символ незащищённости, материнства, матери-природы), натыкаешься взглядом на фигуру человека, причудливым ракурсом поданного художником. И становится страшно – за весь этот мир вещей, животных, растений, живой и милый мир… Ибо “человек проходит как хозяин”. Огромные его сапоги-ботинки нависли над миром живой и неживой природы, грозя растоптать, уничтожить… Здесь ведь всё такое хрупкое, в этом мире…
Художник в реалистической манере изображает с любовью и пониманием долины и городские улочки, старые дома и амбары, туман и дождь, сочувствуя всему живому и решая лишь одну формальную задачу – что писать маслом, что акварелью, что делать в карандаше. Он равно талантливо передаёт любой техникой печаль и радость, одиночество, грусть и праздничность мира природы. Когда же возникает замысел передать свою тревогу за этот мир, Дато обращается к сюрреалистической манере и достигает замечательных успехов. Вся его жизнь пришлась на период, когда сюрреалистическая манера у нас, мягко
