составителем 'Воспоминаний' или оттого, что симпатии подлинной Матреши к этим людям несовместимы с обличительным пафосом лже-Матрены. Склонны верить в последнее, потому что автор 'Воспоминаний' отлично знаком со множеством документов о жизни Григория Ефимовича и даже намеренно изображает забывчивость 'мемуаристки', неправильно употребляет несколько фамилий исторических лиц: Деревянко вместо Деревенько, Давидсон вместо Дувидзон.
Но есть в 'Воспоминаниях' и серьезный фактический огрех, который можно расценить как 'прокол' фальсификатора. Это брошенная вскользь фраза: 'Если бы отцу стало известно о болезни мамы после первого приступа, она бы без сомнения не умерла так рано' (32, с. 135). Настоящая Матрена Распутина вообще не знала, когда и где умерла ее мать, поскольку выехала она за границу в 1918 году и больше в Россию не возвращалась. Прасковья Распутина в 1930 году была сослана с сыном и младшей дочерью из Покровского на Север на поселение, где их следы затерялись.
Не остается сомнений, что под обложкой 'Воспоминаний' дочери Григория Ефимовича Распутина нам подсунули очередную фальшивку, к которой никогда не прикасалась рука подлинной Матреши. Так кто же автор 'Воспоминаний', кто так умело и злоумно скомпоновал факты, насочинял 'чудес', чтобы текст приняли за подлинные мемуары те, кто чтит Григория Распутина как человека святой жизни, незаслуженно оболганного и мученически убитого? А ведь и приняли за подлинное: в недавно вышедшую книгу 'Мученик за Христа и за Царя Григорий Новый' попало несколько придуманных лже-Матреной 'чудес' и сюжетов из 'жизни Распутина'.
Подозрения в фальсификации 'Воспоминаний' уже возникали, говорили, что Матрена Распутина 'порой говорит с чужого голоса', что в составлении книги участвовал ее муж, масон Б.Н.Соловьев (хотя как бы он успел, если известно, что Соловьев умер в Париже в 1924 году). Мы же предполагаем иное: книга 'Распутин. Почему? Воспоминания дочери' – это подложный текст, и у нас есть основания считать, что он целиком составлен одним из известнейших еврейских фальсификаторов русской истории, драматургом и сценаристом Э.Радзинским. В основу доказательств положим сопоставление текста 'Воспоминаний', приписываемых Матрене Григорьевне Распутиной, и книги самого Эдварда Радзинского 'Распутин: жизнь и смерть'.
Знание темы, безусловно, свойственно обоим текстам. При этом все сюжетные линии, касающиеся Распутина и Царской Семьи, абсолютно совпадают, они копируют уже упомянутые здесь наветы из пасквиля 'Последний самодержец'. Но помимо сюжетных совпадений, авторство Радзинского для книги 'Воспоминаний дочери' можно предположить на основании поразительного стилистического сходства книги 'дочери Распутина' с книгой 'Распутин' Радзинского. В обоих произведениях одинаковы приемы введения в текст исторических источников – мемуаров других авторов, свидетельских показаний, отчетов и прочего. В 'Воспоминаниях' дочери исторические источники без конкретных ссылок и страниц подаются так: 'В записках Гурко читаем:…' (65, с. 276), 'Ковалевский свидетельствует:…' (65, с. 64), 'Дам слово Симановичу:…' (65, с. 100), 'Вот как пишет Коковцов:…' (65, с. 111), 'А вот слова Юсупова:…' (65, с. 110), и главная особенность цитации в 'Воспоминаниях' – просто имя автора цитаты, как будто прямая речь в сценарии или пьесе: 'Воейков:…' (65, с. 188), 'Гурко:…' (65, с. 98), 'Труфанов:…' (65, с. 74).
В той же драматургической манере приводит ссылки на исторические источники и сам Радзинский. 'Аликс писала мужу:…' (67, с. 325), 'Мартынов сообщает в новом докладе:…' (67, с. 332), 'Белецкий вспоминал:…' (67, с. 334), 'Из показаний Родзянко:…' (67, с. 468), и какое поразительное сходство литературных стилей Матрены Григорьевны Распутиной, урожденной в 1898 году, почти всю жизнь прожившей за границей, не имевшей ни то, что специального образования, но даже среднего, и маститого современного писателя, драматурга Э.С.Радзинского. Эта характерная особенность цитации: 'Пуришкевич:…', 'Юсупов:…' – называние одной лишь фамилии или имени автора цитаты, безусловно, является яркой стилистической особенностью, объединяющей оба текста, но не свойственной историческим сочинениям и мемуарам других авторов.
Еще одна стилистическая черта, характеризующая оба текста, – изложение событий без всякой душевной причастности к рассказываемому. И если для исторических повествований, в коих упражняется Радзинский, отстраненная манера вполне подходит, то мемуары всегда наполнены душевным участием рассказчика, свидетеля, участника событий, тем более если рассказывает о пережитом любящая дочь. Но, к счастью, овладеть тонкой мелодикой душевного участия фальсификатор не в силах, и потому текст 'Воспоминаний' дочери воспроизводит так привычную Радзинскому повествовательную модель безучастной хронологии, причем его повесть 'Распутин' и текст 'Воспоминаний' дочери пестрят одними и теми же весьма специфическими оборотами и выражениями.
Радзинский пишет так: 'В странствиях он научился безошибочно распознавать людей. В хлыстовских 'кораблях', где соединяли языческие заговоры от болезней с силой христианской молитвы, учился он врачевать' (67, с. 53). 'И оттого пьянствовал (Распутин) теперь вовсю… И все чаще, напившись, он пускается в безумную пляску, так напоминающую хлыстовское 'духовное пиво' (67, с. 304). Сравним с повествованием, вышедшим под именем Матрены Распутиной. Глава называется (внимание!) 'В хлыстовском корабле': 'Отец в странствиях попал к хлыстам… Дорога в кабак проторилась как-то сама собой… Отец плясал до изнеможения, будто хотел уморить себя' (65, с. 36). Перекличка одних и тех же образов выдает в 'Воспоминаниях' руку Радзинского, к примеру, 'красотка Сана с фарфоровым личиком' из книги 'Распутин' (67, с. 299), разве не напоминает 'фарфоровых кукол' – царских детей из 'Воспоминаний'?
Стилистическое сходство бросается в глаза при изложении исторических событий. Сравним главу о начале Первой мировой войны у Радзинского и Матрены Распутиной. У Радзинского в книге 'Распутин: жизнь и смерть': 'Война и пророчество Распутина. Австро-венгерский посланник в Белграде вручил сербскому правительству ультиматум. Сербия тотчас обратилась к России за защитой. 12 июля Совет Министров под председательством Николая II ввел в действие положение о подготовительном к войне периоде.., Франция готовилась к войне одновременно с Россией. Германия и Австро-Венгрия начали подготовку на две недели раньше. Англия привела свой военно-морской флот в состояние боевой готовности. А пока шли лихорадочные дипломатические переговоры, которые ничего изменить не могли' (67, с. 293).
У Матрены Распутиной в 'Воспоминаниях': 'Война на пороге. В Сербии убили австрийского эрц-герцога. Австрия направила Сербии ультиматум, потом объявила войну. Немецкий канцлер настоял на переговорах между Россией и Австрией, и Россия ограничила мобилизацию только районами, прилегающими к австрийской границе. Но сторонники войны… взяли верх. Была объявлена мобилизация вдоль западной границы. 31 июля немцы предъявили ультиматум с требованием прекратить подготовку к войне вдоль ее границ с Россией, а в семь часов вечера 1 августа Германия объявила войну России' (65, с. 251).
Я намеренно цитирую столь большие куски текстов, чтобы показать, что не только стилистика их, но и синтаксическая структура абсолютно одинаковы – рубленые фразы, состоящие из простых, почти не осложненных предложений, своеобычная манера лишь называть события, не вдаваясь в подробности их описания, своего рода развернутая драматургическая ремарка к очередной картине в пьесе. Тексты написаны одной рукой, смонтированы на одну колодку. Да соедините вы эти два куска вместе, и пусть попробует кто отличить руку писавшего.
Наряду со сходными историческими 'зачалами', которые применяют в качестве вступлений в повествование и Радзинский, и Матрена Распутина, в обоих текстах есть еще одна общая стилистическая черта: беллетризованные описания особо эффектных сцен размером в абзац разрывают конспективное изложение событий. Вот сцена из Радзинского: '11 декабря царица была в Новгороде вместе с великими княжнами и конечно же с Подругой. В древнем Софийском соборе они отстояли литургию, а в Десятинном монастыре посетили пророчицу. В колеблющемся свете свечи царица разглядела 'молодые лучистые глаза'. И старица, жившая еще при Николае I, заговорила из темноты… Она несколько раз повторила Государыне всея Руси: 'А ты, красавица, тяжкий крест примешь… не страшись'. Так закончилось последнее путешествие Государыни' (67, с.502). Аналогичная по композиции и синтаксическому строю сцена из 'Воспоминаний' Матрены Распутиной: 'Разомлевший отец поддался на уговоры новых приятелей и поехал с ними домой к Лизе. Там веселье продолжилось, принесли вина… Очевидно, туда подмешали какое-то зелье, потому что отцу стало плохо и он совсем не понимал, что происходит. Тем временем вечеринка перешла в оргию. В самый пикантный момент появился фотограф. Так были состряпаны карточки, на которых отец предстал в окружении стайки соблазнительных наших красоток' (65, с. 215).
Для повествовательной манеры Радзинского характерна еще одна специфическая особенность – он дает образные заголовки каждому разделу своего исторического сочинения, а в конце таких разделов помещает краткие, почти афористические резюме, звучащие приговором его героям. Эти заголовки и созвучные им
