дозволена?
– Радость и человеку дозволена, – говорил, мрачнея черной тучей, Симонид, – но радость земную человек познает не всякий час. А токмо на радениях. Тогда и предвкушает он блаженство вечное той жизни, что наступит на светлых небесах.
На первое радение Всилису приуготовили, когда минул ей четырнадцатый год, и косы до колен достали.
И сделалось ей люто на сердце. Кровь от лица отлила и губы, как мел, побелели. Ждет вечернего часа, минуты считает, а сама обмирает...
Вот и солнце на закат подалось и потянулись люди к двери главного сходника. На пир собиралась вся взрослая община. Симонид, строгий и торжественный, медленно поднял руку и радение началось.
За общий стол, на длинные лавки сели мужчины и женщины – друг против друга. Симонид – во главе.
Села и Василиса.
К ней доле подсел подружник, присматривать за ней, всё разъяснять и помогать, если надо, чтобы она своих вопросов не ставила и не мешала общему порядку.
– Симонид – наш кормщик, а это всё – корабль, – говорил он ей на ухо. – Смотри, вот и кормщица идет!
Баба, молодая, в белой рубахе с красивым по широкому рукаву, раздавала всем белые, большой длинны, одежды. Все облачились и запели протяжную песню, парами пошли во главу стола, к Симониду, он же благославлял пары, и они пускались в пляс.
Вот уже всех благославили, и хлоровод белых длинных рубах шумно вьюжил в полутемном помещении, кормщица пошла по кругу и раздала жгуты и палки, а иным – и цепи тяжелые...
Уже не кружились хороводом, а прыгали, скакали и выли – всё громче, всё яростней...
Симонид всал, поднял руку – всё стихло в раз.
– Сам святый дух вселяется в тела ваши и походжать там будет. Садитесь к столу, люди добрые.
Все сели и снова начали петь, мерно позвякивая в такт песне цепями:
А как дух накатил, навал навалил, все снова повскакивали с мест, положили руки на головы и закружились-завертелись в диком хороводе... Так они плясали и громко кричали:
– Станем же снова в един круг, – сказал Симонид, выходя из-за стола. – Во един круг Иоанн Предтечь... И восстанет к нам из гроба сам иисус Христос! И пойдет по кругу с нами сам бог Саваоф...
Тут вошел в горницу юноша в белой одежде – он тоже первый раз на радении. Симонид к нему руки протягивт и поет:
– Вот идет к нам сам бог Саваоф...
Ещё один вошел, и накинули ему белое покрывало на голову.
– Я бог, я тебя награжу, хлеба вволю нарожу... Будешь есть, будешь пить, меня, бога, хвалить.... Станешь хлебушек кушать, да Евангелие слушать.... К тебе дух святой станет прилетать, а ты изволь его узнавать... Я твой отец, не дам тебя в иудейския руки, избавлю тебя от вечные муки.... Я вас всех защищу, до острога не допущу.... Всем вам ангелов приставлю, от злодеев лютых всех избавлю... Принимай крещение – от бога самого наущение...
Кормщица стала разносить по кругукуски хлеба и квас.
Это было главное радение, под сам Троицын день.
Когда причастие закончилось, служки кормщика внесли чан с водой, прилепили на края две восковых свечи. Одну юницу нарядили в цветастое платье – она и будет богородица.
Идет богородица с блюдом изюма и приговаривает:
– Дарами земными питайтесь, духом святым наслаждайтесь...
Второе Василисино радение былдо на Ярилину ночь. Тогда никому отступа не было – вем отрокам осквернение, а юницам – растление.
– Ты теперь будешь богородица, – сказал ей Симонид. – А родишь сына, так объявим его Христом, родишь девочку – будет пророчицей. Святые дети родятся от христовой любви.
Ззаныла душа Василисы, тесно в сердце стало, но не посмела ослушаться. А как дух свят накатил, так и кончилась её тихая девичья жизнь.
Под глаза легли синие тени, а щеки тугие, румяные, желтой краской подернулись, и сама вся с лица спала...
Пришел срок, и родила Василиса дочь. Назвали, по уговору, Марией. На просторной поляне, при полной луне собралась вся община, и василиса встала на колени – перед ней лежала девочка на полотняном покрывале. Симонид напутствовал:
– Родила ты дочь святую. Познает она счастье на земле. И будет оно ей великим испытанием. Принесет она через своё мучение великое счастье людям. Обогреет её солнце своим теплом, а луна – осветит своим светом. И будет её душа светла и тепла ко всем людям. И жизни ей будет долгой – до светлого часа...
Люди, утомившись, ложились на землю, и так лежали, поврнув лица к небу, а речи старца нес ветер над лесом и полем, и над сырыми болотами, где глубокая черная вода стоялда грозно и мертво и на берегах не колыхался ни един стебелек.
– Найдут люди счастье и вернут его, счастье, которое дьявол украл у них обманом.
Когда же все разошлись, и на поляне осталась только Всилиса с дитем, он, прижав её к себе, тихо сказал:
– Смотри, вот в эту ямку мы посадили семя этой ночью. Росток появится – холь и лелей его, в растении этом скрыта великая сила. Душа твоя в нем поселитсмя, хранительный ангел твой. Согрешишь, росток захиреет, повянут побеги, а сама ты погибнешь смертью жалкой. Праведно станешь жить, чисто, вырастет древо высокое, сильное. Даст плоды целебные. И жизни этому древу будет сто сорок лет.
– Да, Симонид, исполню всё, – легко и без страха, глядя ему в лицо, сказала Василиса.
– Но смотри, Василиса, не ищи счастья для себя, будет для тебя это – страшный грех. Не будешь ты счастлива этим счастьем. Оно обманчиво и недолго, как туман на рассвете. Гляно окрест, что ты видишь?
– Лес, небо, звезды, росу на траве. Скоро утро.
– Вот это всё – и есть твоё богатство, владей им, смотри и наслаждайся. Вот это и есть твоё настоящее счастье.
Василиса отвела глаза и долго стояла молча. Потом, когда над лесом занялась заря и победно взошло солнце, она, глядя на алый восток, кротко сказала:
– Вон паутинка на травах сверкает, как самоцветы, а птицы поют так счастливо и радостно, что и мне хочется петь и плакать от счастья.
На покрывале завозился ребенок, она взяла дитё на руки. Теплая ручка выбилась из пеленок и коснулась её груди. Голодный ротик нетерпеливо искривился, ища материнскую грудь. Василиса расстегнула высокий ворот, из тугого соска брызнули струйки жирного, желтого молока и упали сливочной россыпью на темную кожу Симонида.
– Это счастье, – сказал он.
– Счастье? – расеянно переспросила она, поправляя сбившиеся пеленки на младенце. – Счастье... Да, это счастье. А ты, Симонид, счастлив ли ты, скажи мне правду? Твоё лицо всегда печально.
– Счастье... – теперь уже старец произнес это слово рассеянно и тревожно. – Знаешь что, дитя пресветлое, не может быть счастлив человек, пока не имеет он славного отечества.
Василиса теснее прижала к сбе младенца.
– О чем ты, святой человек?
Но он молчал, а юная мать всё смотрела и смотрела в его лицо, словно пытаясь разглядеть на нем ответ. Наконец. Симонид поднял на неё глаза. В разлете упрямо скошенных зрачков её был виден жаркий
