и она, твоя врагиня, навеки утишится. Что может быть слаще, чем дума, что ты выше самой гордыни? Это и есть путь к спасению, Василиса.
– А как же народ наш несчастный? Если путь к спасению – умереть для мира? Умереть, живя в нем? Любя его?
– Нет, я вижу, ты никого не любишь, кроме себя, кроме своей гордыни. Не серди меня, Василиса! Разве так я тебя учил?
– Нет, я люблю их, и сердце моё заходится от боли, мудрейший. Так что же лучше – спасти свою душу или – спасти людей?
Теперь голос её был спокоен и тверд, но лицо всё ещё горело алым румянцем...
Но темнее ноччи стали очи Симонида, руки плетьми упали вдоль тела, он не сказал эти слова. Изрек, как если бы стал говорящим изваянием:
– Когда смертный отрешится от всех желаний, он станет вечным. Бессмертие дает бог ему в награду. Тогда разрываются все нити и разрубаются все узлы, что опутывали его сердце в этом грешном мире. И он обретает покой. Я долго шел к этому вожделенному покою. А ты, Василиса, вновь хочешь заковать меня, мою душу в эти страшные кандалы?
– Да нет же, нет, Симонид! Это Бог! Бог так хочет! Бог хочет, чтобы люди любили друг друга!
– Уходи. Уйди, Василиса и не зли меня больше. Видеть тебя не хо – чу. И слышать твои греховные речи. Оставь же меня, несчастного! – вдруг вскричал он и упал на землю.
Никто в общине про Василисину смуту не вспоминал. Что она в брачную ересь ударилась.
А может, не знали люди об этом вовсе.
Но болезнь так и не оставила их жалкий скит. Вот и работать стало некому. Только несколько стариков и старух ещё держались на ногах – они и кормили ледащих.
Василиса же, отчаявшись излечить несчастных, подолгу сидела у своего дерева и разглядывала его чудные листочки. Глянцевый верх был липким, и тоненькие прожилки шли по телу листа от черенка к самым краям, ветвясь и ветвясь тонким рисунком. Рисунок этот ни на одном листке не повторялся. Она старалась запомнить хитрый узор и не могла – что-то смутное рождалось в её душе в эти минуты...
У этого дерева весной не было цвета. Не было и плодов. Пробовала лист сушить, настаивать, но зелье получалось отравное. Злое. Даже со – бака отбегала прочь от его запаха.
– Что-то здесь напутано. Или... знамение соблюсти надо? Ах, Симонид! Мудрости в твоей голове много, а в сердце – трава-пустоцвет.
Как-то опять позвали её в село – хворь лечить. Идет она по лугу, полой линной рубахи свежие травы заметает. Несет в маленьком узелке у пояса семь вязок – для молодицы, что от сглазу занедужила.
– Ай, девка, ай, красуня! – кричат ей хлопцы вслед, что на лугу траву косят. – Что нейдешь до нас?
Молчит Василиса, только шагу прибавляет.
В хате, на краю села, на широкой лаве хворая молодица лежит без памяти. Лицо низко повязано хустой. От щек жаром пышет. У печи хозяйка-старуха стоит...
Поклонилась ей Василиса и попросила котел нагреть да в семи чанах воду развести. Пока старуха котел наладила, Василиса в чаны травы разложила. Потом дали ей семь холство, и она стала окунать их в чаны и по очереди покрывать ими тело молодицы.
– Один холст – хворобу в жменьку собери, – шептала она. – Другой – в комочек закатай. Третий холст – в себя хворобу забирай. Четвертый – остаточки смывай. Пятый – свежей силы дай. Шестой – другй хворобы не замай. Седьмой – красу молодичке вертай....
Так проделала она семь прикладов и потом дала знак старухе надеть на молодицу новую рубаху с расшитым низом – красным крестиком по долу шитый причудливый, цветами, узор.
Управилась Василиса да и села к окошку, подле хворой. А та крепко уснула.
Уже и окна в хате потемнели, и лампадка так тихо мерцает под иконами...
Пора бы Всилисе к себе в скит вертаться, да никак встать не может. Сидит, словно её к месту приковали.
– Ну, что? Как хворая? – спросила её старуха.
– Спит. И от лица жаром не веет. Ушла хвароба, нету порчи больше.
– Так садись вечерять с нами, – похзвала старуха. – Голодная, чай.
– Не хочется что-то есть, – сказала Василиса и встала. – И правда, пойду я уже.
– И неча ведьмаке до свету сидеть, – прокашлявшись, отозвался с печи старухин дед. – Да не вздумай монету давать! – крикнул он хозяйке. – Сала дай аковалок – и буде.
– Ладно, батя, не замай, – осадил его муж молодицы и пошел в сени вслед за Василисой.
– Куды? – встала старуха на пороге. – Дома будь.
– Атхились мать, не замай, – сказал он нетерпеливо и пошел в сени.
– Мне в скит надо, – сказала Василиса и быстро пбежала прочь.
– Как знаешь, а то до лесу тебя отвел бы, – крикнул он, но Василиса уже бежала полем.
У первой копешки её ждали.
– А что? Муж у тебя есть? Или вы там, в скиту, все живете блудно? – говорил один, хватая её за косы.
– А к ним сами черти по ночам в гости летают, – засмеялся другой, бросая пустую фляжку под копну.
– Пусти ты меня, сатано... Да что б вы... – шептала она беззвучно, потому что голос её пропал и свет в глазах померк.
В селе протяжно запели девки, луна выглянула из-за рваного края черной грозной тучи и широко осветила поле, но она уже ничего этого не видела и не слышала – словно внезапный вихрь закружил её над землёй, и только красный сноп света ярко вспыхнул на одно мгновение перед её глазами и тут же всё померкло.
...Малиной залило полнеба, когда Василиса подходила к скиту. Притворив дверь, стоял у погребки сам Симонид и хмуро смотрел на неё.
– Ну что, сняла хворобу с молодицы? – спросил он, беря её за руку.
– Да, ушла хвороба. А тебе что не спится? Не занедужил ли?
– Тебя жду, Василиса, – сказал он просто. – Ты правду сказала тогда – это кара нам за наши прегрешения. Подойди ко мне, добрая.
Она встала на колени и поцеловала землю. А Симонид продолжал говорить, глядя на неё.
– Бог есть любовь, ты правду сказала. Мир сотворен для любви. И только так можно стать свободным.
– Так, так... – говорила Василиса, снова и снова целуя землю. – Я буду твоей верной женой, – шептала она. – Перед богом и людьми. Только прости меня за всё!
– За что же? За что я должен тебя прощать?
– Я грешна. Очень грешна. Но видит бог – я готова умереть за свой грех.
– Буде, Василиса, буде... – ласково говорил он, гладя её по влажным волосам.
Наутро в скит прибежали две перепуганные бабы – беда, пропали мужики, может, кто их случайно видел или, может, в скит от грозы забрели? Найти их нигде не найдут, везде обыскались, а в поле, где днем стоги эти мужики метали, яма большая и земля вся кругом обуглилась – как от страшной маланки след...
Но никто им не смог помочь – люди только руками разводили и сочувственно охали.
...Когда в скиту весь народ проснулся, и грамада на поляне собралась, увидали все диво дивное – на Василисином дереве, что вершиной упиралось в небо, а разгалистые ветви давали тень большой поляне, распустились в это утро цветы – розовые, желтые и голубые...
А если с другой стороны посмотреть, так и заиграют они радостно радугой, как прекрасные камни- самоцветы.
К вечеру снова пошел дождь, мелкий, как сквозь сито сеяный. Когда ж на другое утро глянули люди на дерево, то не увидели там цветов. А были вместо них маленькие, как слезки, яблочки.
– Так это же целебные плоды! – закричали они и побежали за Василисой.
Но Василисы нигде не было. Не нашли в скиту и Симонида.
