Василь и раскурил новую сигаретку. – Вот времена пошли! Допрежь в нашей стороне и вовсе смирно было, скажи, Маш?
– Тьфу ты, опять смолить взялси! – прикрикнула на него Маша, отбирая пачку сигарет. – Ужасть какая- то. Совсем затравил энтим зельем.
В хлеву замычали коровы.
– Напрвлю-ка свои стопы подале, – важно сказал Василь, смеясь глазами и пряча в кулак сигаретку.
– Чаво-чаво? – замахнулась на него полотенцем Маша. – Больно говорливый стал, смотрю.
– Пойду, что ли, пойло скотине отнесу, – смиренно ответил балагур.
– Цыгарку-то брось, а то в хлев с огнем так и попресси, с тебя станет! – кипятилась Маша.
– Ладно, ладно... Раскомандывалась больно на людях-то. Василь взял ведро с пойлом и пошел в хлев.
– Откуда ноне такой! – крикнула ему вслед Маша. – Не с цепи ли сорвался? Унять тебя некому. Вот ужо сын приедет!
– Вы, я смотрю, свет провели к сараю, – сказала Наталья Васильевна, чтобы отвлечь входившую в азарт Машу от пустых и бессмысленных разборок с мужем.
– А то как же, без света, – охотно откликнулась Маша. – Всю ночь горит. Тут вон у соседей всю скотину на прошлой неделе вывели. Их самих закрыли снаружи на замок, чтоб не вышли, и всё из сарая тютюкнули...
– А милиция что? Милицию вызывали?
– Какая милиция? Ты ещё скажешь! Понаездишься в райцентр на показания, только деньги на дорогу и время потратишь. Автобус-то утром да вечером, днем теперь автобуса в город нетути. А и найдут что, всё равно не отдадут, оставят у себя. И капут! Никому ещё ничего не вернули. Народ милицию не вызывает, только врагов сабе наживать, а толку от них никакого. Да ещё, если не дай бог, раскроют, то и бутылку стребуют за раскрытие. А сворованное всё одно не отдадут, себе оставят – вещдок потому что...
– Плохо дело.
– Да уж ясно – не сладко. И ты в заступницы боле не ходи, не ходи, говорю. За беду чужую имаешься, как за свою, а тебе ж и мстят энти разнесчастныи, чтоб угодить обидчикам. Ты в Москву по осени подалась, а им издеся оставатьси, ну и пошли бомбить, вот дело-то какое. А уж кто кого обидит, тот того и ненавидит. Такая вот мудрость народная.
Наталья Васильевна ничего не ответила, только смотрела на расходившуюся не в меру и не ко времени хозяйку. Расстраиваться каждый раз по поводу раграбленного и разоренного дома ей уже просто надоело. Делала заново ремонт и обзаводилась новой утварью, если тайники оказывались раскрытыми.
Маша понемногу успокоилась и тоже стояла молча, упершись руками в крутые бока.
Наталья Васильевна невольно залюбовалась ею. При такой работе – и такая царская осанка!
Маша заметила её взгляд, улыбнулась.
– У нас много баб хороших и телом, и делом.
– Верно, – согласилась Наталья Васильевна. – Спина у тебя как струнка. И ножка маленькая. Размер тридцать пятый?
– Сейчас тридцать шестой. Полнеть стала нога. Не налазят тридцать пятый. Да у нас бабы все ладные были, потому что вообще раньше не работали! Мужики всё делали и в огороде, и в хлеву. Баба только дома командовала – сварить, детишек присмотреть. Ну, ещё коровку подоить. Всё остальное – мужикова забота. Да теперь вот всё бабы стали делать. Раньше бывало к нам невест ой откудова только не везли! Всем хотелось за наших мужиков замуж – потому что баб наши мужики берегли. Моя мать мне тоже присоветовала сюда замуж выйти. Я ведь не местная. Говорит – иди за берендейского, работать не будешь, век барыней просидишь. А получилось что? Тьфу!
Она жирно сплюнула и потерла землю глубокой калошей.
– У тебя хороший муж, грех жаловаться, – сказала Наталья Васильевна.
– Да я и не жалюсь. А где это малая?
– Она здесь, в хлеву, – отозвался Василь. – Тут у нас корова стельная, вот девчонка и нашла себе дело.
Наталья Васильевна позвала Сонику, та неохотно вышла из хлева, за ней показалась голова лобастого теленка.
– Красавец какой! – не удержалась Наталья Васильевна от похвалы.
– Его Барбарис зовут! – засмеялась Соника. – Барбарис! Как сосальку. Смешное имя, правда?
– Это дед придумал, – улыбнулась Маша. – Иди, Барбарис, спать! Пойду-ка я запру хлев. – Чтой-то ты, страмница, всё головой вертишь? Не насытила что ли брюхо своё бездонное? – снова азартно напустилась она – теперь уже на корову.
– Да и нам пора, спокойной ночи вам, – сказала Наталья Васильевна. – Пойдем, Соника. Не заперто у нас.
– Да сейчас кто войдет? В дому пусто. Деньги с собой чай носите. Шарить начнут по осени. Или по снегу. Чтоб уж точно следов не оставить.
– Так вот почему весь пол сеном из матрацев и мукой засыпан! – засмеялась Наталья Васильевна. – Следы заметали! Вон оно что! Ну, мы пойдём. До свидания.
– Валяй. А то и правда стемнело, хотя постой, я тебе ишо баночку меда дам. Знатный мед, стоялый, крепкий. Возьми, дочка, неси ты уж, – сказала она Сонике, подавая поллитровку меда. – Ты завтре приходи. Дам тебе молока. Только ты вот ещё что имей в виду, – Маша наклонилась к самому уху Натальи Васильевны. – С электриками поостерегись. Особливо Гадалыча в дом не пускай.
– А что такое?
– Уж больно рыскучий мужичонка стал. Василь тебе свет сам сделает. Завтре с утречка корову проводит и придет. И струмент свой принесет, ни о чем не беспокойси. Укланивать не нады, сладишься недорого, – сказала Маша с такой душой в глазах, что Наталье Васильевне даже стало не по себе. – Вот ишо чаво – людей от Шишка ни под какое дело не бери, не бери, слышь? Точно тебе говорю – не бери. Поняла? Третёвось тут одно дело было... Как-нибудь покумекаем. Ну ладно, таперича уж точно иди. Пирожков завтре испеку, угощу девчонку. Ладненькая она у тебя.
Маша улыбнулась и погладила по голове Сонику.
– Ишо вот что, – крикнул из глубины двора Василь, – ты там в Москве скажи энтим умникам, что цену на хлеб поднять надумали, дураки они как есть! Какая от этого помощь крестьянину? Соображать надо! Нас оне энтими ценами без ножа зарежут. Ему в городе всё равно – десять или пятнадцать рублёв за батон платить. А мы тутати по десять буханок хлеба кажен день берем, а то чем скотину кормить? И курам хлебушко покрошишь, и корове в пойло буханку разомнешь, и поросенку в отруби хоть полбуханки запаришь да намнешь. Так ить есть не станет. И лошадь хлебушко с сольцей съест, овса не шибко разжились в энтом году. А как хлеб купить за такие деньги, кто подумал? Энто ж по полтине в день добавлять надо! За месяц – полторы тыщи! Вот их помощь селянину! Зерно ноне кто выращивает? Процент какой-то, не боле. Вот и повышайте закупочные цены, да посредников, что хозяв обирают по-наглому, в шею гоните или в Сибирь, на работы, в каторгу. А мы ить своим хозяйством промышлям да огородом, зерна ить не выращивам. А хлебушко из магазина тощим, как и вы, в городе. Только нам его нады в десять раз поболе, понимать такое дело нады! Ты скажи там в Москве, чтоб закусывали, когда выпимши!
– Так и скажу, всенепременно, – улыбнулась Наталья Васильевна.
– Васька думает, что ты дверь в Совет министров ногой открываешь, – махнула полотенцем в сторону мужа Маша.
Они попрощались и вышли за калитку. Банка с молоком приятно грела, настроение улучшилось и Наталья Васильевна с внучкой, не сговариваясь, рассмеялись.
– Девки, автобус был? Девки, скажите, пожалуйста, автобус был? Скудный голос, глухой и жалобный, раздался из темной будочки на автобусной остановке.
– Это нас спрашивают? – дернула за рукав Наталью Васильевну Соника.
– Наверное, – ответила Наталья Васильевна, оглядываясь по сторонам. – Был автобус, давно был.
Они подошли поближе.
– Господи, да это вы, Борис Алексеич?
