Она никогда не была котёнком, зайкой, мышкой. И в лице её рано исчезло выражение пленительной детскости. Её фотографии прежних лет – черно-белые или раскрашенные поверх изображдения розовой и голубой краской, ясно говорили об этом.
Когда она начинала говорить, невозможно было не следить за её глазами – так богаты и разнообразны были оттенки чувств, отражённые в них. Но иногда казалось, что она только притворяется взрослой, так наивны и простодушны бывали иные её рассуждения.
Распаляясь, она совершенно менялась – будто это был уже другой человек, и я легко могла вообразить себе, как она может отчитать мужа и довести его до бешенства, так, что он даже может наброситься на неё и задушить…
Постояв ещё немного в смутном предчувствии, она, коротко вздохнув, рванула тяжёлую дверь на себя – она сделала это так, как если бы в отчаянии вдруг решила броситься в пропасть.
Мы вошли в горницу. В доме стоял какой-то приторный сладковатый запах. О ужас! Это жасмин…
Я села на стул у круглого стола. Она, смахнув со скатерти крошки в согнутую лодочкой ладонь, вышла и через минуты три вернулась – принесла из кладовки шкатулку, укутанную в большой коричневый платок. Медленно развернула и аккуратно поставила на стол.
– Судья мертвых пощади его, – сказала она хриплым, шершавым каким-то голосом.
– Так и будет.
– Он ждёт меня там. И родители ждут…
Она протянула мне шкатулку, слегка коснувшись моих рук. На этот раз её пальцы были просто лед. Они дрожали, словно от слабости. Две крупные прозрачные слезы выкатились из её затуманившихся чёрных глаз, и с её побелевших губ слетело странное слово, которое я потом уже вспомнила – она сказала что-то вроде «ники»…
– Вот, все на терраске возился, станок у него там есть. Из камушков да стёклышек каких цацек мне наделал, глянь, сверкают, что настоящие…
– Можно? – с нарастающим любопытством спросила я.
– Смотри.
Шкатулка, изящно исполненная из чёрного дерева, довольно большая и очень ладно сделанная. Её крышка украшена сложной фигурной резьбой. В самой серединке красовался жук с четырьмя крыльями, углы её были окантованы жёлтым металлом.
– Откуда у него эта шкатулка? – спросила я сразу как-то севшим голосом – меня била дрожь.
– Говорит, отец когда-то дал. Он в ней сначала хранил какие-то заметки. Потом вот это всё… своё изделие… сюда сложил.
Я открыла шкатулку. Едва сдерживаемое спокойствие, которое я стремилась во что бы то ни стало, сохранять, и это мне, кажется, удавалось, теперь сменилось страшным волнением, близким к истерике. Дуся тоже была сильно взволнована. Щеки её пылали, огромные чёрные озёра лихорадочно блестели.
Глаза мои сами собой зажмурились.
Потом я с осторожностью приоткрыла их – не сон ли это наяву? – и снова долго восторженно смотрела на удивительное содержимое шкатулки…
Потом я перевела взгляд на Дусю.
Её волнение тотчас же сменилось странным, почти мертвенным спокойствием. Краска сбежала с только что полыхавших щёк, её дрожащие губы едва слышно произнесли:
– Знаю я зачем это… Он хотел, чтобы я ему поклонилась за всё… Что меня воли лишил… взапертях всю жизнь держал… Как вспомню об нём, так во рту горько делается… Он мои туфли, сапоги, всю мою обувь прятал, чтобы я из дому не вышла, когда спит…
– Дуся, милая, он просто без памяти любил тебя.
Вдруг в калитку постучали. Удары были такими сильными, что мне подумалось, не пожар ли где?
Быстро, как ветер, перепрыгнув порог и крыльцо, Дуся вылетела во двор и ловко задвинула задвижку, пока люди, по устойчивой деревенской привычке входить вольно во всякую дверь, не ворвались в дом прежде, чем их успеют спросить – зачем они здесь?
Они о чём-то поговорили через ворота, и люди ушли, а Дуся, так же поспешно, вернулась в дом. Села молча напротив и стала смотреть на меня.
Я же смотрела на то, что находилось в шкатулке.
Брошь, чудная брошь, украшенная огромных размеров овальным сапфиром, лежала сверху…
А это что?
О боже, какое чудо! Сияющая бриллиантовая застёжка и подвеска из жемчужины в виде изящной капельки…
Ещё брошь… Овальная, бриллиантовая, с красивой застёжкой…
Опять бриллинты…
Изящно изогнутая таира с чудесным сапфиром посередине…
А это что?
Изящный воротник в три слоя – из чистых бриллиантов и мягко мерцающего жемчуга…
Я по очереди рассматривала украшения, подробно разглядывала их снова и снова, но всё не решалась опустить руку в шкатулку.
Но вот все сокровища осмотрены. Я не знала, что и как говорить.
Дуся по-прежнему с волнением смотрела на меня.
Дыхание моё перехватило, и я продолжала молчать, не в силах хоть что-либо сказать.
Драгоценности в шкатулке легли так, что по сверкающей поверхности отчётливо проступали жемчугом четыре буквы латиницей:
NIKI
Дуся смотрела на меня вопрошающе. Так и не дождавшись комментариев, она, теперь уже умильно и растроганно, сказала:
– Понравилось? Робятишкам отдать что ли в игрушки… – Потом задумчиво добавила, рассеянно закрывая крышку и вертя шкатулку в руках: Вот внучка приедет на поминание, скоро полгода Лексею будет, ей и отдам, – сказала так и снова открыла крышку и вытащила из шкатулки чудесную бриллиантовую таиру. – Пусть играется, – шёпотом уже произнесла она, выставляя таиру передо мной.
– Дуся, солнце, послушай моего совета, – сказала я срывающимся голосом, – никому эту шкатулку не показывай, если не хочешь большой беды. Запрячь её так далеко, как только можешь, и главное, подальше от дома. И никому, никому об этом не говори, даже если тебя будут резать на части.
Она внимательно посмотрела в мои глаза.
– И ты думаешь, что это из радиоактивного стекла сделано?
– Не знаю… Возможно… Но только не надо её никому показывать и даже в доме не надо держать. Это же тебе Лёша подарил! Вот и храни его подарок как зеницу ока.
Она вздохнула.
– Значит, правда, опасная материя. Я тоже так сначала подумала, он никогда меня не пускал, когда на терраске с этой шкатулкой возился. Только потом так мне эти игрушки самой понравились, что и оставила в доме. – Она снова повертла шкатулку в руках.
– Я, пожалуй, в речку её с моста брошу, в надлежащую волну, путь до самой Волги плывёт, – отчаянно сказала она.
Я вскочила.
– Дуся, ты что – Стенька Разин? Какая Волга? Просто надо спрятать, но не дома, а то ведь…
– Что? Прятать? От народа?
– Народ… народ! Ты же знаешь…
– А и сама знаю, какой. Так прятать? А где?
– Где хочешь, спрячь. Хоть в лесу. У вас же много тайников повсюду. Ну, где вы деньги прячете.
Дуся смущённо и загадочно улыбнулась.
– Вот ты как рассуждаешь… А я хотела, было, их тово…
– Чево?
– Уже как-нибудь определить, когда денег не было. Теперь ведь только моя пенсия. Две с половиной.
