– Что ты хотела с ними сделать? – спросила я в ужасе.
– Да тут у нас одна покупает всякую безделицу, по сто рублей за штуку. За всё вместе тыщу бы дала, и даже больше. А и правда, хорошо сделано. – Дуся поднесла шкатулку к самым глазам. – Он искусник большой. Вон зеркала какие резал одним топором. Кружево, а не дерево, ты только поглянь!
Я крепко схватила её за локти.
– Вижу, Дуся, вижу, но ты поняла меня? Спрячь, и – подальше. Это память о Лёше. И она принадлежит только тебе. Ты поняла?
Она снова заплакала, завернула шкатулку в платок, поставила её на буфет, потом достала из верхнего ящичка фото, приложила к губам, что-то пошептала и протянула его мне.
– Это… кто? – спросила я, едва ворочая языком от волнения. – Знаешь, эта фотогрфия… у меня в доме была такая же… На стенке висела в тёмной рамочке.
Она нежно ткнула пальцем в изображение.
– Лексей это, в младенчестве с родителями. Они вроде в тот год в нашу Виндру с Урала как раз и приехали.
– А жили… жили они где?
– Да в твоём доме. Неужли не знала?
– Первый раз об этом слышу.
– Самый культурный дом во всём селе был, на всю нашу Виндру главный, построили его барские работники. А хозяева план дали. От барской усадьбы ничего уже не осталось, а этот дом стоит вот. И забор у них стоял в два яруса – три на три. Крепость настоящая, а не дом. Бирюками однако жили, Лексей весь в них, своих сродников. У них ещё рабочий один жил, с ними приехал, поляк вроде. Пшекал когда говорил.
– Вот! А говоришь – ничего не помнишь. А где же он теперь?
– Тоже помер. Давно уже. После войны сразу. Дуся замолчала и задумчиво смотрела на шкатулку.
– Спасибо тебе, милая моя, спасла ты меня, – сказала я со вздохом.
– Да где уж – спасла? – улыбнулась Дуся. – Ты и сама живучая. А спас нас обеих бог.
– Это верно, – согласилась я. – Ну так я пошла.
– Куда это? – вмиг встрепенулась Дуся.
– Попутку ловить до станции. Моя рана уже начинает болеть. А завтра может и вовсе загноиться. Жара ведь. Хотя крови я выпустила из неё будь здоров сколько. Здесь ведь нет врача, так что надо ехать.
Дуся внимательно посмотрела на мою, всю, от колена до щиколотки, ободранную, ногу.
– Пластырь крепкий, а надулся весь. Давай ещё марлей повяжем по ране, чтоб не отвалился.
– Давай.
Она сделала мне новую повязку, потом встала у двери и сказала строго, даже сердито:
– Сначала поешь, потом пойдёшь.
– Ладно, – сказала я, прекрасно зная, что она меня из дому не выпустит, пока не накормит.
Я сидела, положив раненую ногу на табуретку и смотрела на Дусю.
Она же проворно включила двухкомфорочную электрическую плитку, сварила в солёном кипятке макароны, ловко откинула их на дуршлаг, потом снова сбросила в кастрюлю, перемешала с двумя ложками тёмного топлёного масла, затем из холодильника доставла баночку с размоченными и, наверное, отваренными уже загодя сухими грибами, ошпарила их кипятком, мелко порезала, смешала с мелко же нарезанным луком, морковью и зеленью, обжарила на сковородке, потом всё это снова долго мешала в кастрюле, вылила туда ещё стакан сливок и всё вместе кипятила минут десять.
Я голодно нюхала воздух и жадно глотала слюнки.
– Сегодня в продуктовую палатку водку привезут со станции, часа в три машина бывает. Попросись с ними обратно ехать, – говорила она, подкладывая в мою тарелку божественную пищу.
– А сколько это будет стоить?
– Может, за сотню согласятся. Им что жадничать? Они на водке хороший навар имеют. Вечером есть поезд на Москву?
– Есть, и не один. Только бы успеть.
– А вернёшься ли? Виндру не бросишь? – спросила Дуся, глядя на меня исподлобья.
– Обязательно вернусь. Я же сюда приехала не просто так.
– А зачем? – лукаво спросила она, прищурясь. – Кого ты здесь, у нас в глуши забыла?
– Тебя, Дуся. Тебя и твоего Лёшу. Приеду, как только залечу боевые раны, – сказала я, весело смеясь. – И на могилку Лёшину сходим с тобой обязательно.
– Дом будешь другой покупать? А то тут рядом со мной, на горке и построилась бы. Маленький домок срубят недорого.
– Нет, Дуся, я буду жить в своём доме на старом месте.
Она с досадой покачала головой.
– Какая ты упорная. Так точно приедешь? Ой ли?
– Приеду, да, когда поправлюсь. Тогда и отремонтирую его, свой дом. И всё будет там, как прежде. Ничего лучше всё равно не придумаешь. Только двухэтажного забора не будет, это точно. Цветы вокруг дома, по всему участку посажу. И будем Лёше на могилку их носить на поминание.
Дуся узко сощурилась и спросила утверждающе:
– Значит, Винду не бросишь?
– Не брошу, сказала же.
– Бабы тут разное говорят, зачем ты сюда приехала. Кто говорит, чтоб здесь за мужиками вольно гулять.
– А ещё что говорят?
– Ещё? Ну, кто бает, что ты за лесом подслеживаешь, кто ворует, и в Москву по телефону сообщаешь. И тебе премию за это плотют.
– Да уж… Миллионщицей скоро буду. Дуся усмехнулась.
– А кто тебе про нашу Виндру сказал-то? Как ты сюда забралась?
– Ой, Дуся, я уже много раз говорила, ты просто забыла. Серафим Саровский, вот кто мне про Виндру сказал. В 91 году в Москве голод был страшный, цены жуткие, а зарплаты старые, всё ещё доперестроечные. Вот и решила я купить дом в деревне и кормиться с детьми от своей земли.
– А Серафим Саровский причём?
– А его икону в нашей церкови Спаса на Песках как раз и выставили. Я тогда не знала, что он из Сарова. Но, видно, это мне был знак. Потом пошла в профком, взносы платить, а там на двери объявление висит – адрес и текст, что дом можно на лето недорого снять в селе Виндра. Так я сюда и приехала.
– А про Виндру нашу ты откуда знала?
– Ниоткуда. Я вот сама удивляюсь, как это я вдруг сорвалась с места и рванула сюда. И как дом этот увидела и решила его тут же купить. Восемьсот советских рублей он мне встал. Я как раз за книжку деньги получила.
– Здесь, на Красной Горке, Мода-ава когда-то жила-была, – сказала Дуся задумчиво.
– Была? Мода-ава?
– Ну да, много раз являлась людям, Матерь Пресвятая по-мордовски. И она хаживала к Серафому Преподобному, такое поверие тоже есть.
– Вот! – обрадовалась я. – Значит, меня интуиция верно привела в эти места.
– Верно-то верно, а вот денег много лишних за дом дала.
– Дорого за дом заплачено, и ты так думаешь?
– Дорого, – сказала Дуся, – тогда и за двести дома покупали. И крыша была вся в дырах и потолок провален, и сени разломаны. Один ремонт чего стоил.
Она сосредоточенно молчала, а я, в некотором смущении, смотрела на окно – между туго накрахмаленными занавескаи слабо пробивался, несмело падая на свежую краску подоконника, косой весёлый лучик солнца.
Дуся хотела включить телевизор, однако на экране вспыхнула серая пурга, потом побежали полосы.
Она, махнув рукой, выдернула шнур из розетки. Волнуясь всё сильнее, искала, чем заняться, явно не
