– Вижу, голубеть как-то трава начинает. Оглядываюсь на вашу усадьбу, а её уже не видно, только за лугом свинцовая полоска леса по горке тянется… Туман заклубился со всех сторон, уже почти ночь, быстро темнеет. Лунный свет серебристый такой…
– И, правда, красивый луг по вечерам, красивый… – мечтательно сказала она. – В девках мы на встречи тайные всегда бегали в луга. Горько нужно с кем стренуться, так в лугах по туману встречу тайно и назначали… Верно говоришь, красиво там ночью…
– Ещё бы! Обалдеть как! Так вот, бегу по тропке, наугад почти, она то пропадает в траве, то снова на волю вырывается, петляет по кустам да по кочкам. Бегу, ни о чём не думаю, только бы скорее добежать… На левом берегу уже почти нахожусь, и вдруг этот туман стеной пошёл… Смотрю через него, а он всё выше и выше поднимается. Уже мой дом на горке еле видно. И не дом это как-будто, а какая-то огромная пирамида египетская. А вокруг не мои ольхи растут, а настоящая священная роща… И на всё это наплывает и наплывает туман…
– И как же ты выбралась? – недоверчиво переспросила Дуся. – В тумане-то тропку не видно. Если только вывел кто.
– Сама вышла, Дуся, правда, сама. Вот каким-то чудом не сбилась с тропы, вышла всё-таки к дому. Никто за руку, точно, не вёл.
– Ой ли?
– Ты что, не веришь мне?
Я вдруг обиделась на неё. Это её упрямое желание вырвать признание в «несакционированных» связах меня давно раздражало, я готова была завестись.
Дуся тут же смягчила взгляд и с смиренно сказала:
– Рисковая ты. Могла ведь и в болото заступить. Вот и радуйся, что не накасалась на твою голову беда.
– Да, всё верно. Могла, но не заступила. Как ты говоришь, – сказала я, добродушно улыбаясь Дусе.
– Повезло, – со вздохом облегчения, тоже добродушно, сказала и она.
– Верно, повезло. Дом притянул. Что-то такое в нём, этом доме всё-таки есть, я это чувствую. Он как- будто живой, этот дом. Душа в нём есть, понимаешь?
– Потому и сны такие ты про него видишь. Предупреждал он тебя, видно, а всё бестолку, влетела, как есть, в преисплоднюю.
Она подняла палец к потолку и как-то странно засмеялась.
– Это верно. Теперь и я этот сон поняла. А то всё беспокойство какое-то было, а к чему это конкретно, и придумать не могла.
– Как дом может стать могилой? – спросила она.
– Ну да.
– Теперь поняла?
– Ещё как.
– Вот и Лексей весной всё с горки смотрел, смотрел на твой дом, подолгу так стоял молчком… Вон его где хорошо видно, нет, не отсюдова, здесь смотри… – Дуся потянулась к окну. – Помеха тут сделалась… Ветки… Этот год ольха какая широкая вымахала, мешает…
И опять в Дусином лице произошла разительная перемена. Щёки разгорелись ярким румянцем, чёрные, глубокие, как омут, глаза её сделались живыми и лучистыми.
Я сказала:
– Эту ольху я развела.
– И, правда, ты у нас разводила. Раньше, до тебя, её тут, вдоль речки, и не было вовсе. А теперь целая роща, – улыбнулась Дуся.
– И берёзы у меня уже большие, видела?
– А то нет. На Троицу там все ветки и ломают. И ещё на веники для бани берут.
– Пусть, это ничего, выше берёзки вырастут.
– А я их давно заприметила, три и две, так и растут, а за ними уже много поменьше. Порослью.
– Да, две срослись. А на самой большой, я тут сегодня смотрела, слов всяких на коре нацарапали.
– Твари поганые, и берёзка уже им мешает! Дуся сердито погрозила окну кулаком.
– Кора у них нежная, прохладная, я гладить их люблю.
Дуся с огорчением вздохнула.
– Вот кто и подглядел, как ты берёзу оглаживаешь, – сказала она назидательно.
– Может быть.
Она махнула рукой и снова стала смотреть в сторону моего дома. Потом спросила:
– Отсюда он, этот дом, высокий, гордый, а как из села посмотришь – обычный домок, небольшой такой, незаметный. Отчего это?
– Это просто. Сам дом стоит в углублении, рядом, со стороны села, пригорок, вот и кажется, что дом маленький. Его просто не весь видно. А отсюда он виден с тыла – в два этажа, потому и высокий кажется. Вот и весь его секрет.
– Вот чаво, – сказала Дуся задумчиво, потом встрепенулась птицей и сказала – будто и не мне, а кому-то третьему: А ить наша Виндра знаешь как понимается?
– Это мордовское что-то?
– По-всякому понимать можно. У нас так толкуют старые люди – Видный Рай, видимое на земле место райское.
– Вот оно что! – обрадовалась я.
– Село так и называли раньше – Винд-рай. Это потом уже писать стали по-новому – Виндра.
– А почему? – спросила я вдруг странно смутившуюся Дусю.
– А потому, что никто не знал, как надо верно писать на документах, где люди живут – в Виндраю или в Виндрае. Тогда и сняли последнюю букву, и стало село называться просто – Виндра. Откуда люди, когда спросят, так и думать не надо, как сказать – а из Виндры, вот откудова.
Какое-то время мы обе неловко молчали. Такой многозначительный поворот нашего странного разговора и её теперь порядком озадачил.
Дуся всегда меня восхищала своим удивительным умением смешивать времена. Времени как такового для неё словно вовсе не существовало. Конечно, она привечала и первую капель, и горько тосковала по увядшему последнему летнему цветку, остро любила щедрую грибную осень, тревожно прислушивалась к треску сосновых поленьев и вдыхала смолёвый чад, до страсти боясь холодной, вьжно-метельной зимы и голода и всегда щедро потчевала случайных гостей…
Но все они, эти странные времена, шли мимо, словно по кругу, не оставляя счёта длинным тревожным годам. И она с лёгкостью перемещалась, по надобности, в этой многолетней круговерти, точно выхватывая из своей бездонной памяти в каждый момент нужный предел.
Она кормила с ладони птиц, уверенно читала знаки на сполохах закатного неба, справедливо считая себя
– Вот оно что, ну ты меня и удивила… – сказала я просто так, для поддержания, как говорится, разговора, однако, в очередной раз искренне восхищаясь Дусей, этой странной сельской женщиной. – Дуся, прости, но я опять про Лёшу хочу спросить.
– Что? – словно очнувшись ото сна, сказала она рассеянно. – Спрашивай. За спрос пока что денег не берут.
– Отчего же он всё-таки умер?
Она заморгала часто-часто и сказала просто:
– От глупости моей, вот отчего.
– Как это? Расскажи, если не секрет.
– А приехал к нам в село парихмахер к ноябрьским, ну, всех мужиков бесплатно стричь и зовут. Я Лексея силком погнала – иди да иди, по-модному пострижёт, а то я всё его сама стригла да стригла, под горшок.
– И что? Он пошёл? Что же там такое случилось?
– Он пошёл, а ему ножницами родинку на голове и чикнул этот… хрен бы его подрал… парихмахер…
Дуся ругалась редко, но, как говорится, метко.
