– Глядят из всех углов, это конечно, но тайно, и в лицо тебе не скажут, что видели. Оволчел народ совсем… Плохо, что веры совсем не стало. Даже у церковных веры настоящей не стало. Так только, для денег служат, для прибыли, а не от веры истинной.
– Какая там прибыль для клира, ну что ты такое говоришь, Дуся!
– А на праздник сколько всего натащат? Матушка что получше отберёт, остальное всё Райка домой прёт.
– Так везде заведено.
– Но у ней особо руки загребущие!
Я смотрела на Дусю с удивлением – никогда она раньше не бранилась так яростно и никому ни в чём не завидовала.
– Я батюшку очень уважаю. Помню, лет десять назад он в домашних тапочках службу вёл, потому что ноги натрудил так, давая концы по селу, что уже туфли не мог надеть.
– Так это сначала было. Он тогда старался, дома ходил освещать, а давали-то всего двадцать рублей, мало кто больше давал. А на службу придут, так на блюду кладут два рубля, и приходит всего три-четыре человека. Если не праздник, а то ведь и вовсе никто не придёт, кроме хора. Вот такой доход был. У батюшки сердце так и падёт – в пустой церкве службу отправлять.
– Это точно, – согласилась я. Дуся тяжело вздохнула.
– Нет веры у людей, вовсе нету… Кто в церковь ходит, так ходит из страха за испытания посмертные, а не от веры. Почему это так, никто не знает. Не приучены люди к вере, нет, не приучены.
Она протяжно вздохнула и стала смотреть в окно – отрешённо и полностью погрузившись в себя.
– Дуся, веру, будто картошку, нельзя насадить.
– Это и бобику ясно, – сказала она с некоторым раздражением. – А всё-таки он, этот дом твой, особый. Лёксей говорил, что по ночам так часто бывает – облако на дом опускается, а из него будто люди выходят.
Я засмеялась.
– Дусь, ну, это облако я знаю. Это же как раз туман с луга. Я как-то сама в это облако попала и еле из него вышла. Оно и мой дом захватывает, да, бывает такое… Только крыша торчит. Ты знаешь, как это странно было со мной… Я как раз от твоего дома шла. Дуся смотрела на меня пристально и с прищуром.
– Ну. Тут есть тропка через болото, – кивнула она.
– Вот иду, сначала идти было весело и легко. И тропка крепкая. Не кислая. Иду быстро, чуть не лечу.
– Ты любишь быстро ходить, знаю уж, ты ходовая. Это хорошо.
Дуся смотрела на меня мечтательно и думая в эту минуту о чём-то о своём, далёком и задушевном.
– Иду, уже много прошла, ноги устали, а на душе праздник. Чуть не песни пою.
– На ветру петь нельзя. Горло застудить можно, – сказала Дуся серьёзно. – Я сама, бывало, ночью в луг выйду, когда Лексей спит уже с храпом, и так там хорошо, что хоть песни пой… Вернусь во двор, брожу от калитки к воротам, сама с собой разговариваю. Лексей выглянет, скажет: «Что не спишь, людям спать не даёшь?», а я в дом вернусь и сама себе усмихаюсь – я же не просто сама с собой там разговаривала, а будто с ними.
– С ними? С кем это? – острожно спросила я, знаю Дусю как человека обстоятельного, серьёзного, хотя и весьма впечатлительного порою.
– С ними, теми, кто там жил, в твоём доме. Они ведь ночью в луга выходили.
Вот это новость!
– Дусь, с этого момента прошу подробнее. В её глазах мелькнул задорный огонёк.
– А это я от Лексея набралась. Ещё по молодости он сам часто на двор ночью выходил и подолгу не возвращался. Я сперва думала, может к нему баба какая но почам бегает за полисад, подслеживать стала. А он шасть в луг и по тропке к тому дому быстро так идёт. И всё ему вроде видится наяву, с кем-то громко разговаривает.
– А ты?
– А я кое-как напрянулась да за ним. И вот крадьмя, тихо, след в след ступаю, а сама вся в страхе – вдруг оглянется да меня увидит? Убьёт ведь!
– И что? Не оглянулся?
– Нет, не оглянулся, весь в себе был.
– И дальше что? – спросила я, удивляясь той серьёзности, с которой Дуся рассказывала об этом.
– Вот подошёл он к дому, а там тогда уже учителя не жили, и никто там тогда не жил. Никого не должно там быть вроде как, а вышло всё наоборот… Смотрю, окошки в доме светятся, и занавески все прозрачные… Свечки мигают, тени по потолку колышутся, на занавески переползают… А комнатах люди, хорошо, красиво одетые, за столом вроде вечеряют или в карты играют… Лексей весь из себя выпрыгивает, к ним рвётся, а они его не пускают – мол, не время тебе.
– О господи, – ахнула я. – Ты… в себе? Ничего не придумываешь?
– Не придумываю, – сказала Дуся печально. – Я, когда всё это увидала, страшно испугалась, до жути и быстро-быстро, украдьми, домой поспешала, только сапоги чвых-чвыхают по траве… А тут ветер поднялся страшенный, будто былинку, с тропы меня сдувает… Бегу, юбка на голове… Только вскочила в дом, на постель скок, а он, Лексей, сам как есть и топает уже в сенях.
– Что сказал тебе?
– А ничего. Не знаю, видел ли меня, нет ли, только ничего так и не говорил. Лёг, зубами к стенке повернулся и затих до утра. Вот такое дело было… Потом вдруг вовсе перестал но почам на луга выходить, – сказала она как будто сострадательно.
– Успокоился?
– Он-то да, зато я туда вдруг бегать стала.
– К дому?
– Нет, – сказала она, перекрестившись. – В луга, тут недалече… Ладно уж… Так ты давай, рассказывай, как тогда дошла. А то я тебя совсем заболтала.
Я же никак не могла успокоиться.
– Нет, ты очень интересные вещи мне сказала, Дусечка. У меня как-то сон был, он потом много раз повторялся. Вижу во сне этот дом, но только он весь дряхлый какой-то, ветхий…
– Сломано всё? – спросила Дуся деловито.
– В том-то и дело, что нет. Ничего там не сломано, но ветхость во всём ужасная какая-то… И пыль… серая такая, на всём толстым слоем лежит.
Дуся покачала головой.
– Плохой сон, это значит могила. Домина твоя.
Я ответила не сразу. Она уже собралась ещё что-то сказать в том же духе – я это поняла по тому, как лихорадочно засверкали её глаза, и я, не очень вежливо, всё же упредила её от этого поступка:
– Дуся, хватит меня пугать, мне и самой как-то не по себе от этого сна до сих пор.
– А люди там были, в этом сне? – всё так же озабоченно спросила она, делая вид, что совсем меня не слышит.
– Какие-то местные мужики. И ещё бабушку свою видела.
– Она живая тогда была?
– Нет, умерла уже.
– Любила она тебя?
– Больше всех на свете. Если кто меня и любил, так это она.
– Тогда это знак. Хороший знак. Значит, бог на тебя смотрит, – сказала Дуся торжественным полушёпотом и распрямляя спину. – Ладно, не буду тебя отвлекать, рассказывай про туман.
– Ну, иду я, поздно уже… В кустарнике, тут и там, птицы ночные кричат…
Дуся внимательно слушала, в то же время со странной улыбкой незаметно переглядываясь со своим отражением в зеркале.
– Ага, тут есть такие, по ночам кричат… – согласно подтвердила она, не забывая, однако, о зеркале.
